«Работать в НКО никогда не было легко»

24 марта Минюст РФ внес в реестр иностранных агентов благотворительный фонд развития филантропии КАФ — российскую некоммерческую организацию, которая почти 30 лет выстраивает системную благотворительность в России. Ее директор Мария Черток рассказала спецкору «Ъ» Ольге Алленовой, как статус иноагента и ухудшение экономической ситуации в России сказываются на НКО и благотворительности в целом.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Мы занимаемся только благотворительной деятельностью и больше ничем»

— Вы знаете, почему вашу организацию внесли в реестр иностранных агентов?

— По закону иностранными агентами признают те организации, у которых есть иностранное финансирование и которые занимаются политической деятельностью. У нас есть иностранное финансирование, мы отчитываемся об этом, как и положено, в Министерстве юстиции и ничего не скрываем, но политической деятельностью мы не занимаемся. Мы благотворительная организация, у нас даже в уставе написано, что мы не можем заниматься политической деятельностью. Насколько я знаю, обычно организации вносятся в реестр в результате проверок надзорными органами — у нас же таких проверок не было, мы узнали о том, что попали в реестр иноагентов, из средств массовой информации. На следующий день после сообщений СМИ мы получили информационное письмо от Министерства юстиции, в котором говорилось, что нас внесли в реестр и что теперь мы должны соблюдать требования закона об иностранных агентах. Никакой мотивировки в этом письме не было, поэтому нам остается только гадать о причинах внесения нашей организации в реестр, а это не продуктивно.

— Чтобы внести КАФ в реестр иноагентов, власти должны были хотя бы формально признать какую-то часть вашей работы политической деятельностью.

— Я не знаю, какой логикой руководствуется Министерство юстиции, когда принимает такие решения. Вообще, закон об иностранных агентах подразумевает исключения — организации, которые занимаются некоторыми видами деятельности, не могут быть иностранными агентами. В эти исключения попадает и благотворительная деятельность. Мы занимаемся только благотворительной деятельностью и больше ничем, так наша организация устроена. И я не могу даже предположить, за что нас включили в реестр.

— У вашей организации в 2014 и 2015 годах было в основном российское финансирование. Сейчас иностранное финансирование — это большой процент бюджета КАФ?

— В 2014–2015 годах у нас вообще не было иностранного финансирования, но сейчас оно есть. Его довольно много, и оно из разных источников. Например, один источник — это Европейский Союз, другой — немецкий фонд, который занимается восстановлением справедливости по отношению к жертвам национал-социализма и поддерживает работу НКО с очень пожилыми людьми, оказавшимися в свое время на оккупированных территориях или в немецком плену. Также нам поступают средства одного американского корпоративного фонда — он поддерживает программу, связанную с возможностями трудоустройства для выпускников детских домов и молодых людей с инвалидностью.

— То есть иностранные деньги поддерживают благотворительные программы в России.

— Да, причем самые разные. Часть этих грантов направлена на укрепление некоммерческих организаций, повышение их устойчивости, цифровой грамотности, обеспечения техникой, а часть — на поддержку гуманитарно-социальных проектов.

— Я знаю, что несколько лет назад у вас был грант Евросоюза на реформирование системы детских домов в Карелии, и вы работали там с местными органами власти.

— Этот проект продолжался три года и закончился в 2020-м. Он был направлен на деинституционализацию детей-сирот, а она невозможна без участия органов власти, которые отвечают за благополучие детей.

— Удалось добиться результата?

— Какие-то процессы были запущены, и органы власти, и местные НКО стали лучше понимать важность деинституционализации — развития семейного устройства детей-сирот и детей, оставшихся без родительского попечения. Но нельзя сказать, что у нас прямо получилась Карелия без сирот. Наверное, за три года это и не было возможно. Но в рамках этого проекта мы работали с крупными российскими организациями в сфере сиротства, и они получили новые инструменты для своей работы и новые аргументы для продвижения идей деинституционализации. Мы в своей работе всегда стараемся повышать профессиональный уровень некоммерческих организаций. У нас практически нет программ, связанных с прямой помощью людям, мы все делаем через некоммерческие организации, поддерживающие детей, пожилых или людей с разными заболеваниями.

— Грубо говоря, ваш фонд не собирает деньги на лечение конкретного человека, а финансирует благотворительную организацию, которая помогает нуждающимся людям.

— Как правило, да. Например, у нас есть масштабная программа в сфере здравоохранения, которая называется «Альфа-Эндо». Это уникальное в своем роде сотрудничество, в рамках которого большие частные финансовые вклады тратятся на развитие детского здравоохранения в России. Программу поддерживают консорциум «Альфа-групп», фонд «Линия Жизни» и другие партнеры. Она направлена на повышение качества и доступности эндокринологической помощи детям, позволяет привлечь к этой работе профессионалов в сфере медицины. За те десять почти лет, что программа реализуется, были достигнуты потрясающие результаты, в частности произошел настоящий прорыв в сфере доступности диагностики и лечения редких эндокринных заболеваний. Одно из направлений программы — молекулярно-генетическая диагностика, которая позволяет не только своевременно обнаружить проблему, но также точно ее идентифицировать и подобрать соответствующую терапию. Пациенты — в основном дети с редкими заболеваниями, которые могли прожить довольно короткую, не очень здоровую жизнь, вообще не зная, что с ними происходит. Теперь они получают не просто диагноз, но и помощь, становятся намного здоровее. Помимо этого мы вместе в учреждениями здравоохранения внедряем систему телемедицины для детей с сахарным диабетом, которые живут в отдаленных регионах — в семьях или в детских домах. Также в программу вовлечены волонтеры — родители детей с диабетом, которые обеспечивают равную поддержку другим семьям, учат жить с диагнозом на бытовом уровне. У нас есть Telegram-канал с интересным контентом для подростков с диабетом, где с ними регулярно общаются врачи и отвечают на сложные вопросы, волнующие молодых людей.

— Как фонд выбирает, какую НКО и какую благотворительную программу финансировать?

— В большинстве случаев мы выбираем получателей наших грантов при помощи конкурса. Конкурсы проводятся на определенных условиях, они прозрачные, открытые, с привлечением независимых экспертов для оценки заявок. Мы не просто выделяем деньги и контролируем, как они тратятся, но еще предоставляем помощь в виде тренингов, консультаций, знакомств с другими организациями, делающими подобную работу,— чтобы наладить между НКО горизонтальные связи.

«Мы не будем отказываться от сотрудничества ни с кем»

— КАФ сейчас реализует более 15 благотворительных программ в партнерстве с крупным бизнесом. Кто придумывает эти программы?

— Большая часть наших программ делается в партнерстве с теми, кто эти программы финансирует. Мы фонд, и у нас нет своих средств, которые мы можем потратить на благотворительную программу. Поэтому каждая программа задумывается вместе с партнером, который хочет что-то финансировать. Например, он приходит к нам и говорит: «Мы хотим сделать что-то в сфере экологии на уровне местных сообществ. У нас есть понимание, что нужны программы для более экологичной жизни сообществ в тех местах, где работает наш бизнес, но мы не знаем, как это реализовать».

— То есть им нужна экспертная помощь.

— Экспертная и операционная. У них есть желание сделать проект, а мы знаем, как нужно финансировать НКО, которые будут делать эти программы в регионах, у нас много партнеров по всей стране и у нас есть специалисты, которые могут придумать программу, обучить людей, контролировать процесс.

Но у нас также есть несколько программ, которые мы придумали сами, и уже под них привлекли средства наших партнеров. В первую очередь это крупная благотворительная акция «Щедрый вторник» (#ЩедрыйВторник), которая проходит с 2016 года, позволяет вовлекать людей в благотворительность, привлекать внимание граждан к работе НКО. В ней ежегодно принимают участие несколько тысяч благотворительных организаций и их партнеров, государственные и муниципальные учреждения, школы, музеи, детские сады, региональные и федеральные министерства. Это такая акция для всех, так как одна из наших задач — растить и распространять культуру благотворительности в России.

В этот день люди рассказывают о своем участии в благотворительности, подписываются на рекуррентные платежи, а коммерческие организации умножают собранные благотворительными фондами пожертвования. Некоторые НКО продлевают «Щедрый вторник» на несколько дней или недель.

— Ваш фонд придумал в свое время акцию «Благотворительность вместо сувениров». Она была успешной?

— Эта идея уже давно ушла в народ и сейчас с нами никак не связана. Но в свое время мы придумали и реализовали ее с несколькими партнерами из коммерческих организаций. Идея была простая: вместо того, чтобы дарить корпоративные сувениры на Новый год и другие праздники, мы предлагали тратить сувенирный бюджет на благотворительность — и сообщать об этом тем, кого мы хотим поздравить. До сих пор каждое 8 марта я получаю открытку от одной весьма состоятельной семьи, с которой мы знакомы профессионально,— они сообщают, что вместо подарка мне пожертвовали такую-то сумму в одну из НКО. Мне это приятно, я читаю и думаю: ого, это работает!

— Восемь лет назад КАФ получал гранты от Минэкономразвития. Статус иностранного агента лишает вас возможности получать гранты от госструктур?

— Министерство экономического развития уже давно не дает никаких грантов, но сейчас у нас подана заявка на президентский грант, который не дискриминирует НКО по принципу «агенты—не агенты». Мы не знаем, какой будет результат. Мы много раз получали президентские гранты и хорошо отрабатывали эти проекты. Мы не будем отказываться от сотрудничества ни с кем, а будут ли отказываться от сотрудничества с нами, скоро узнаем.

— На какие проекты вы получали финансирование из Фонда президентских грантов (ФПГ)?

— Последние несколько лет во многом за счет ФПГ поддерживался «Щедрый вторник» (#ЩедрыйВторник), онлайн-журнал о благотворительности «Филантроп» и платформа онлайн-фандрайзинга Благо.ру. В 2020 году, когда у ФПГ был дополнительный конкурс в связи с пандемией, мы получили грант для помощи детям с диабетом в Московской области. Это было в рамках благотворительной программы «Альфа-Эндо», и мы продолжаем ее реализовывать.

«Денег все время меньше, чем нужно, а нужды все возрастают»

— Еще десять лет назад благотворительность в России ограничивалась в основном адресной помощью. Потом стали появляться НКО, выстраивающие системную помощь разным группам граждан. Можно ли говорить, что за последние десять лет благотворительность в России стала системной?

— Конечно, за последние 10–15 лет ситуация в благотворительности очень изменилась. И мы, и наши коллеги из НКО сыграли в этом свою роль. Я думаю, что сейчас трудно найти людей в России, которые не могли бы вспомнить название крупных НКО или благотворительных фондов. Десять лет назад это было просто невозможно, благотворительность не была заметна обычным людям. Сейчас благотворительности много, в ней участвует большое количество людей, и разные НКО выстраивают системную помощь в своих регионах и на уровне страны. В этом смысле уровень задач, которые решают благотворительные организации, сейчас очень высокий. Он теперь связан не столько с затыканием дыр, как это было раньше, а с анализом и решением системных проблем.

— А вам не кажется, что государство вполне устраивало, когда благотворительные организации затыкали дыры, оказывали адресную помощь и помогали там, где у государства не хватало сил и ресурсов. А когда НКО стали участвовать в изменениях законодательства, требовать реформ, они перестали устраивать власть?

— Нет, я так ситуацию не оцениваю. Мне кажется, что, наоборот, в определенных сферах — скажем, в сфере социальной помощи или в сфере здравоохранения — государство видит в некоммерческих организациях ресурс для изменений. Потому что эти изменения в конечном итоге трансформируются в экономически эффективные государственные обязательства и идут на пользу людям. А люди —это избиратели, они должны быть довольны, их жизни должны становиться лучше. Поэтому в последние годы активно развивались общественные советы при федеральных министерствах, при региональных правительствах. В министерствах есть много профессионалов, заинтересованных во взаимодействии с НКО и черпающих из него новые идеи, новые стимулы. И если речь идет о конструктивной работе, направленной на улучшение услуг и социального обеспечения, то, с моей точки зрения, государство очень заинтересовано в таком сотрудничестве. На 25-летие КАФ мы сделали проект «25 лет социальных перемен», в котором при помощи опроса большого количества людей выделили 25 реальных изменений, происшедших в обществе благодаря настойчивости некоммерческих организаций. Среди них огромные сдвиги в сфере семейного устройства сирот, в паллиативной помощи, в здравоохранении, в социальной помощи пожилым. Все они оказали большое влияние и на систему государственной социальной политики, изменили ее к лучшему.

— Но все это теперь может измениться. Смогут ли дальше НКО добиваться таких изменений? Не обесценятся ли вообще все их достижения? Сейчас на фоне боевых действий на территории Украины и западных экономических санкций в отношении России НКО уже теряют пожертвования. Мои собеседники сразу из нескольких фондов рассказывают, что в психоневрологических интернатах (ПНИ) и детских домах-интернатах уже происходит откат назад: исчезают средства ухода за инвалидами, технические средства реабилитации, сокращается персонал https://www.kommersant.ru/doc/5280566.

— Мы уже пережили два года ковида, которые были не самыми благоприятными для деятельности НКО. К 2020 году многие ПНИ и дома престарелых стали относительно открытыми, туда ходили волонтеры, там проводилась внятная социальная работа — и вдруг в связи с ковидом все это вернулось в точку ноль: учреждения закрыли двери, волонтеров перестали пускать. Также увеличились проблемы у бедных и неблагополучных семей, у которых отбирают детей, потому что им нечем их кормить или потому что у родителей зависимости.

Но тогда НКО мобилизовались и за счет высокого напряжения и скоординированности смогли как-то переломить ситуацию, быстро отреагировать на новые вызовы, появившиеся у их целевых групп. У них была и общественная поддержка, и государственная, и финансирование.

Сейчас, когда пандемия пошла на спад, и в нашем секторе настроились на то, что все, наконец, будет хорошо, возникли новые обстоятельства. Все это изнурительно для некоммерческих организаций — как в плане личных ресурсов сотрудников и руководителей, так и в финансовом плане. Денег все время меньше, чем нужно, а нужды все возрастают и возрастают.

Сейчас с подорожанием или исчезновением лекарств, средств реабилитации, кормов для животных, отменой авиаперелетов, проблем у НКО становятся все больше.

Появились сложности с частными пожертвованиями — они пока технические, потому что платежные системы перестали работать, и годами создававшиеся базы данных преданных доноров вдруг сильно уменьшились, просто потому что люди не могут совершать рекуррентные платежи. Многие НКО получали поддержку корпоративных доноров, а сейчас у компаний самые разные проблемы. Западные компании уходят или собираются уходить, или размышляют, что им делать, ставят на паузу все решения по благотворительности. Российские компании попадают под санкции. Все это неблагоприятно скажется на работе НКО. Но не надо забывать о людях, которые работают в третьем секторе. Это отважные люди, которые готовы жертвовать своим временем и ресурсами ради дела. В этом смысле многие, наверное, вытянут даже в такой ситуации. Не закроются. Но это будет очень тяжело. Работать в НКО никогда не было легко, а в последние годы это особенно трудно.

— У вашего фонда сейчас какие проблемы?

— У нас все стало осложняться с начала военной операции, потому что некоторые наши доноры оказались под санкциями, и мы не понимаем, смогут ли они дальше работать с нами или нет,— хотя и не сомневаемся в их желании нас поддерживать. Мы работаем в том числе с международными коммерческими компаниями в России. Не очень понятно, остаются они или нет, а если остаются, то в каком качестве и смогут ли дальше с нами сотрудничать. Все эти сложности появились еще до того, как нашу организацию признали иностранным агентом.

А в связи с этим признанием появляется много новых проблем. Мы теперь должны вести огромный объем разной отчетности, чтобы выполнять требования этого закона, мы обязаны маркировать все свои материалы, проверять нашу маркировку в соцсетях. При разнообразии и огромных объемах нашей деятельности это создает очень большую нагрузку на сотрудников. Мы ожидаем, что некоторые партнеры прервут с нами отношения — просто потому, что сочтут слишком рискованным с нами работать. Это касается как наших доноров, так и получателей наших грантов, ведь некоммерческие организации испытывают огромное беспокойство в связи с законом об иностранных агентах. И я думаю, что наш новый статус будет восприниматься ими как дополнительный риск. По словам президента России, статус иностранного агента не дискриминирующий, и мы бы очень хотели в это верить. Но существует ли риск для наших партнеров, не нам судить, а им. В целом — да, ситуация тяжелая.

— Несколько крупных НКО сказали мне, что намерены закрывать часть своих благотворительных программ из-за снижения пожертвований, финансирования, невозможности заниматься фандрайзингом в соцсетях, признанных российским судом экстремистскими. Вы тоже будете сокращать расходы https://www.kommersant.ru/doc/5280540?

— Мы будем закрывать программы по мере того, как наши партнеры перестанут их возобновлять. Как правило, наши программы идут очень долго. У нас может быть подписан договор с донором на год, но по истечении года мы с ним подписываем еще один договор на следующий год и так далее. В случае если новый договор не подписывается, программа закрывается. Предполагаю, в этом году будут программы, которые придется закрыть из-за того, что доноры не продлят договоры. И мы готовы к тому, что деятельность, скорее всего, будет сжиматься, и, наверное, кому-то из сотрудников придется уйти. К огромному сожалению. Сокращение остальных расходов будет зависеть от нашего бюджета.

— В 2014–2015 годах грантовый фонд у КАФ был более 437 млн руб. Он вырос за последние годы?

— Он не уменьшался. В прошлом году наш грантовый фонд был около 500 млн руб.

— А в этом году он существенно уменьшится?

— Думаю, существенно.

— Некоторые НКО говорят о потерях в 30%.

— Это адекватные подсчеты.

— Значит, часть НКО, которые вы раньше финансировали, не получит деньги на свою работу и не сможет оказывать помощь людям в регионах?

— К сожалению, это именно так.