"По Грозному болтались вооруженные чеченцы"
 |
Из первого месяца войны собственно войны я не помню. Выбраться из Грозного к местам перестрелок могли себе позволить богатые журналисты из западных телекомпаний: дорого. Да и не особо понятно было, куда ехать. Ночные бомбежки мало кто видел, только дымящиеся воронки утром. От начала войны остались в основном мирные впечатления.
Боевики, которые в январе 95-го жгли десятками российские танки, а позднее в докладе Пентагона были названы "лучшей легкой пехотой в мире", в декабре 94-го всерьез не воспринимались. По Грозному болтались вооруженные чеченцы, похожие на торговцев мандаринами с Ленинградского рынка, обвешанные берданками, пистолетами и пулеметами и обклеенные самодельными дурацкими нашивками с надписями типа "Спецназ 'Волки Ичкерии'". Пугающе они точно не выглядели.
"Иностранные наемники" были представлены "полевым командиром Сашко Бiлым з Харькiва". Сашко постоянно сидел с ручным пулеметом в пресс-центре в президентском дворце, требовал с новоприбывших журналистов "ящик пыва за безопасность", а когда его вежливо посылали, не обижался, а начинал травить байки про подвиги УНА-УНСО. За бутылку "пыва" "полевой командир" занимал для тебя очередь к телефону: аппарат был один на весь пресс-центр.
Организатор информационных войн Мовлади Удугов постоянно ходил в пыжиковой шапке и брал по $50 за аккредитацию при правительстве Ичкерии. Можно было торговаться, и тогда цена падала до $20. Аккредитацию Удугов печатал тут же сам одним пальцем на пишущей машинке.
С наступлением темноты журналисты собирались в ресторане "Лозания". Поскольку среди представителей западных СМИ было много грузин, ужины проходили в соответствующем стиле — с музицированием на фортепьяно, песнями, тостами и анекдотами.
По Грозному можно было ходить совершенно без опаски днем и ночью. Чеченцы искренне радовались русским журналистам и никакой агрессии не проявляли. Вели они себя как типичные провинциальные жители, увидевшие москвича. За две недели в фактически прифронтовом городе меня проверили один раз. Совсем не похожий на особиста чеченец показал сомнительного вида удостоверение, похожее на вырезанную ребенком аппликацию с буквами ДГБ, и спросил, кто я и что здесь делаю. После вежливого ответа "Журналист, пишу заметки" мы культурно распрощались — даже документов у меня не спросили.
Все выглядело, пользуясь терминологией героев Михаила Булгакова, как оперетка. Замызганный живой волчонок на цепи, которого какой-то чеченец таскал по всему Грозному как символ духа чеченского народа, усиливал это впечатление.
О войне напоминали пленные, которых показывали журналистам в президентском дворце: небритые, с затравленным взглядом, полным непонимания происходящего. Да еще сожженные танки, оставшиеся после ноябрьского штурма. Разорванный, как кусок бумаги, броневой лист впечатляет.
Похоже, ни чеченцы, ни русские не верили, что через несколько дней начнется настоящая война. Из всех встреченных мною людей ощущение обреченности было лишь у майора, который согласился довезти меня на бэтээре до Владикавказа, когда я возвращался назад. Это было дней за пять до начала штурма города. Майор задал только один вопрос: "Как там в Грозном?" — и, не выслушав ответ, вылез в люк и курил всю дорогу, не проронив больше ни слова.
"А квартиры твоей больше нет. Разбомбили твой дом"
 |
В конце 1994 года я в поисках работы часто мотался из Грозного в Москву и обратно. Так случилось, что именно 11 декабря, в день начала войны, я прилетел из Москвы в Минеральные Воды. Тогда из Минвод в Грозный можно было доехать на рейсовом "Икарусе".
Перед отправкой водитель объявил:
— Предупреждаю: еду через Беслан.
Пассажиры согласно кивнули, хотя не все поняли, к чему было это предупреждение. Впоследствии это непонимание для одного из пассажиров чуть не обернулось трагедией.
К десяти часам вечера мы доехали до осетино-ингушской границы. На блокпосту в автобус вошли несколько омоновцев и стали проверять документы. Их внимание привлек паспорт одного пассажира, парня лет 25:
— Пойдешь с нами!
Парень недоуменно спрашивал, в чем дело, но его быстро вывели из автобуса.
В нашем "Икарусе" среди пассажиров были московские журналисты — из "Вечерки" и "Московской правды". Кто-то из них спросил:
— За что его?
Женщины, сидевшие рядом с парнем, закричали:
— Да ингуш потому что!
— Я же предупреждал, что поеду через Беслан! — возмутился водитель.— Зачем же он сел в автобус, если он ингуш?!
— А что, он не может ехать, если ингуш?
— Ингуши ездят по другой дороге, через Кабардино-Балкарию,— объяснил водитель.— И все ингуши об этом знают!
— Да он не местный ингуш, из Казахстана едет к родственникам в гости, лет десять не был на Кавказе, вот и не сообразил,— сказала женщина, успевшая, пока ехали до границы, поговорить с забранным парнем.
Старший блокпоста вернулся и сказал водителю:
— С ингушом мы разберемся отдельно. Но и вас мы в ночь не можем пропустить: в Чечню идут войска, там начинается война.
Автобус возмутился:
— Ну и что, что война, нам домой надо!
Несколько человек вышли на улицу. Москвичи показали журналистские удостоверения, пообещали обо всем написать. Старший омоновец злобно сплюнул и махнул рукой: забирайте, мол, своего ингуша. Когда парень залез обратно в автобус, я спросил омоновца:
— Что вы с ним собирались сделать?
— Пристрелил бы как собаку!
— За что?
— А за что они в 92-м убили моего племянника?!
Уже в автобусе я спросил парня:
— Ты что, правда не знал?
Он, видимо так до конца и не поняв, чего избежал, пожал плечами:
— Откуда? Я последний раз у родственников был в 87-м, пацаном еще почти. Я не знал, что здесь так.
Автобус все-таки пропустили. Мы спокойно проехали Назрань, пересекли границу с Чечней. Вскоре впереди послышался ровный гул. Все прильнули к окнам. Мы обгоняли медленно ползущую по правой стороне дороги колонну. Она казалась бесконечной: БМП, БТР, военные грузовики. В автобусе стало тихо. Так, в тишине, к полуночи добрались до Грозного.
На подъезде к городу нас догнали несколько легковушек. Одна преградила путь. Это были чеченские ополченцы. Снова проверка документов. На этот раз обошлось без особых эксцессов, только журналистам они сказали с угрозой:
— Правду пишите! А правда — за нами!
Дней десять в Грозном прошли относительно спокойно. Отправив жену с дочерью в село, я остался в своей городской квартире. У меня поселились несколько московских журналистов.
22 декабря по городу поползли слухи: будут бомбить. В это не верилось. В городе был свет, работали телефоны и массового бегства жителей не наблюдалось. Мои гости, передав в свои редакции репортажи из предвоенного Грозного и как следует отметив это дело, улеглись спать. В полночь нас разбудил Володя Персиянов, фотокорреспондент из "Собеседника".
— Вставайте, бомбят! — кричал он, бегая по квартире.
— Кого бомбят? — просыпаться не хотелось.
— Нас бомбят! — орал Володя.
У Володи была с собой дорогая фотоаппаратура, и он очень сильно переживал за нее. Даже пить отказался. А мы, полусонные, подтрунивали:
— Что, наложил?
И тут же услышали гул самолетов, а через несколько секунд совсем близко — судя по тому, как затрясло дом,— взрывы.
— Ребята, это уже не шутки, давайте спустимся в подвал,— взмолился Володя. Но остальных, еще не успевших отрезветь, его паника только забавляла.
— Ахмед, ты же чеченец, у тебя есть оружие? — обратился один из москвичей к моему соседу по лестничной площадке.
— Держи,— протянул Ахмед пистолет-пулемет Стечкина.
Москвич вышел на балкон и стал палить в воздух.
— Вы с ума сошли, они же на вспышки реагируют, на следующем круге прицельно по нам ударят! — кричал трезвый Володя.
У меня всплыла в сознании советская кинохроника: темный город, лучи ПВО, окна, заклеенные крест-накрест.
— А давайте окна заклеим!
Идея понравилась. Кто-то вспомнил, что нужно развести муку с водой, нашли газеты, стали их на полоски резать. Весело, с шутками. Все заклеили, только на одну форточку сил уже не хватило. В конце концов легли спать, несмотря на то что бомбежки продолжались.
Утром с изумлением убедились, что рецепты Великой Отечественной работают: все стекла были целы, и только стекло в незаклеенной форточке выбило взрывной волной.
Более впечатляющие следы ночного налета федеральной авиации мы увидели, выехав в город. Расположенное в 300 метрах от моего дома здание госбанка лежало в руинах.
— А в той стороне многоэтажку разбомбили,— сказал один из чеченцев на улице.
Часть моих гостей поехала туда. А я — на другой конец города к брату. И только вечером узнал, что около 11 утра, когда у разрушенной до основания двенадцатиэтажки собралась толпа любопытствующих, самолеты вернулись и снова сбросили бомбы. Погибли пять человек, среди которых была и американка Синтия Элбаум, ставшая первой журналисткой, погибшей на первой чеченской войне.
Вскоре мои гости-журналисты уехали из Грозного, который с каждым днем бомбили все больше. Со мной остался только Дима Беловецкий, репортер из "Литературной газеты". 30 декабря выбрался из Грозного и я — вместе с семьей брата мы перебрались к моим в Алхан-Калу. Ключ от квартиры я оставил Диме, который решил встретить здесь Новый год.
В конце января мы встретились с Димой в Москве.
— Ну встретил я Новый год. Правда, не у тебя, а в подвале президентского дворца. Ничего, весело было,— сказал Дима.— Да, а квартиры твоей больше нет. Разбомбили твой дом 14 января, я видел, как он горел.
"Мне сегодня на этом посту пистолет предлагали"
 |
Я приехал в Грозный поздно вечером 9 декабря. Борис Ельцин уже лег в ЦКБ, чтобы сделать операцию на носовой перегородке, которая затем плавно перетечет в войсковую операцию против Чечни. Но в чеченской столице войну еще ничто не предвещало. На Центральном рынке бойко торговали турецким печеньем, осетинской водкой и американскими сигаретами. Возле президентского дворца бородатые мужчины средних лет танцевали зикр. А сам дворец практически не охранялся, так что я беспрепятственно проник внутрь, поднялся на четвертый этаж и нашел кабинет с табличкой "Чечен-пресс", где, как пояснили коллеги, следовало получить аккредитацию, чтобы не иметь проблем с передвижением по республике.
За столом сидел министр печати и информации — будущий "чеченский Геббельс" Мовлади Удугов.
— Здравствуйте, я из газеты "Коммерсантъ". Хотел бы получить аккредитацию.
— Аккредитация у нас платная,— поднял голову Удугов и, окинув меня оценивающим взглядом, добавил: — Двадцать пять долларов.
Я протянул Удугову стодолларовую бумажку — единственный золотовалютный резерв, припасенный на черный день. Где-то в глубине души я надеялся, что у министра не окажется сдачи и он аккредитует меня бесплатно. Но Удугов молча открыл ящик стола, достал внушительную пачку зеленых ассигнаций и аккуратно отсчитал $75 сдачи. Как ни странно, они оказались настоящими (по крайней мере во владикавказском обменнике спустя неделю их приняли).
В главной — информационной — ипостаси я увидел Удугова позже, уже после ввода в Чечню российских войск. 14 декабря я сидел в пресс-центре президентского дворца, ожидая очереди к единственному работающему на межгород телефону, когда в комнату быстро зашел министр.
— Важное информационное сообщение,— негромко, но убедительно произнес он, потрясая листком бумаги.
Разговоры в комнате тут же стихли. Только в углу продолжал бубнить телевизор, настроенный на телеканал РТР.
— Сегодня вооруженными силами Чечни уничтожены пять танков, 30 российских военнослужащих и один...— Удугов оглядел присутствующих,— два российских вертолета!
Ярким событием тех дней стала пресс-конференция президента Чечни Джохара Дудаева — настоящая находка для спецслужб. Охрана, появившаяся у президентского дворца, пропустила меня внутрь, даже не взглянув на удуговскую бумажку. Я прошел к конференц-залу. В дальнем углу холла сидел в кресле обмотанный пулеметными лентами боец с автоматом на коленях.
— Куда? — коротко поинтересовался он.
— На пресс-конференцию.
— Оружие есть? — спросил боец, даже не пытаясь встать и проверить мою сумку.
— Нет.
— Тогда проходи.
Дудаев стоял на сцене, перед которой выстроился длинный ряд телекамер. Справа и слева от президента находились два грозных на вид охранника, державших пальцы на спусковых крючках автоматов. Но когда я просовывал диктофон между головами телеоператоров, мне пришла в голову мысль, что другой на моем месте легко мог бы пропихнуть в эту щель и пистолет — никакой охранник не успел бы помешать.
Вечером 15 декабря газетное начальство потребовало от меня "сматываться из Чечни как можно скорее".
— Старик, вот-вот начнутся ковровые бомбардировки,— объяснил редактор отдела политики.— А ты нам тут нужен живой. Так что сваливай как получится.
Получилось на удивление просто. По Чечне, несмотря на гремевшую в окрестностях Грозного артиллерийскую канонаду, по-прежнему исправно ходили рейсовые автобусы. На одном из них я доехал до поворота на Урус-Мартан, после чего поймал попутку на Назрань. Вблизи Ачхой-Мартана трасса оказалась перекрыта: с одной стороны ее блокировали чеченцы, с другой — танковая колонна федеральных войск. Однако для мирных жителей этот двойной кордон, как выяснилось, препятствием не был. Водитель-ингуш не задумываясь свернул на боковую дорогу и через пару минут выехал на старую разбитую трассу, на которой не было ни чеченцев, ни федералов.
Последним напоминанием об оставшейся позади войне стал блокпост федеральных войск у ингушского села Барсуки. Нам было хорошо видно, как боец что-то совал в окно стоящей впереди машины.
— Видал? Цинк с патронами продает,— пояснил водитель.— Мне сегодня утром на этом посту пистолет предлагали.
— И дорого просят?
— Да нет, нормально: бутылку водки за цинк патронов, полмиллиона рублей за "Макарова".
Полмиллиона тогда составляло около $150. Правда, нам ни патронов, ни пистолета боец почему-то не предложил.