В Театре имени Моссовета вышла премьера «Укрощения строптивой» в постановке Андрея Кончаловского. Режиссер увидел в шекспировской комедии прежде всего нагромождение фарсовых ситуаций и театральной условности. Но для фарса его героям пока что не хватает темперамента, считает Ольга Федянина.
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Сайт Театра Моссовета информирует интересующихся о том, что после чеховской трилогии режиссер Андрей Кончаловский планирует шекспировскую: комедия («Укрощение строптивой»), трагедия («Макбет»), феерия («Буря»). Театральное производство — дело долгосрочное, и, возможно, в нынешних обстоятельствах режиссер и театр не стали бы начинать именно с комедии. Но не каждую премьеру можно с легкостью отменить или перенести. Кроме того, всегда можно сослаться на то, что именно в тяжелые времена зрителю особенно нужны два с половиной часа беззаботной радости.
Радость постановочная команда спектакля находит в открытой театральности. Справа и слева достаточно условную сценографию (сценограф спектакля — сам Андрей Кончаловский) фланкируют два гримерных столика — с зеркалом и лампочками, за ними — гардеробные стойки с костюмами. За столики за все время спектакля, кажется, никто так ни разу и не присядет, да и незачем, все участники выходят на сцену уже основательно загримированными и костюмированными. Столики и вешалки здесь просто обозначают то, что обозначает любой закулисный реквизит, вынесенный на подмостки: реальное место действия — театр. Перед вами спектакль, представление, не судите его по законам реальности или правдоподобия. Прием не новый, но надежный.
Театральность, к которой в данном случае обращается Кончаловский,— это театральность фарса. История о том, как один итальянский джентльмен (в роли Петручио — Алексей Розин) решает (небескорыстно) взять в жены самую сварливую женщину города (строптивая Катарина — Юлия Высоцкая) — и шаг за шагом «укрощает» ее сварливость, действительно состоит из нагромождения перипетий, которые можно назвать фарсовыми. В спектакле Андрея Кончаловского события просты и наглядны. Хитрый жених Катарины выбивает себе максимальное приданое — компенсацию за плохой характер будущей жены. Хорошенькая богатая наследница Бьянка (Ксения Комарова, в другом составе — Юлия Бурова) флиртует с симпатичным дворянином Люченцио (Ваня Пищулин) и отвергает нелепых перезрелых кавалеров. Слуги незамысловато дурачат господ. Приезжий «турист», хлебнув чего-то из фляжки, не раздумывая соглашается выдать себя за отца Люченцио. В конце все если не счастливы, то довольны в этом мире без сложностей и подводных течений. Молодые в нем простодушны, а старики уступчивы. Самое изощренное, сложное и запутанное здесь — поверхность, внешняя сторона дела, то есть в первую очередь наряды, созданные Тамарой Эшбой. Актеры, одетые в костюмы, стилизующие конец 20-х — начало 30-х годов прошлого века, время от времени выходят в каких-то гротескных текстильных сооружениях, как будто бы вынутых из подбора провинциального костюмерного цеха. В сюжете эти образы участвуют наравне: и псевдошанелевские матроски, и псевдоренессансные «лохмотья» — часть одной и той же истории. Все это разнообразие дополнено плохо сидящими париками, бородами и прочим антикварным реквизитом.
Но под сложностью нарядов, повторим, скрываются простые истории, поступки и характеры.
Неважно, намеренно или случайно, но Андрей Кончаловский здесь полемизирует с той «проблематизацией», которую конкретно эта шекспировская пьеса регулярно переживает в связи с новыми поворотами общественной дискуссии о месте мужчин и женщин в истории и обществе, о равноправии и вообще о природе «мужского» и «женского». Сейчас, понятное дело, как никогда раньше.
В спектакле Театра Моссовета нет никакой связи с актуальной «повесткой», но нет и претензии на то, чтобы разобраться в вечных перипетиях мужского-женского. Петручио и Катарина просто разыгрывают известный сюжет. Возможно, это и есть смысл заявленного «театра в театре».
Из всех мотивов и конфликтов шекспировской пьесы Кончаловский и его герои выбирают чисто практические. Если Петручио-Розина что-то и занимает, то это приданое сварливой невесты. Что интересует Катарину — сказать сложно. Точно — новое платье из «коллекции» Тамары Эшбы, и тут ее можно понять — блескучее, текучее ар-нувошное нечто, конечно, страшно соблазнительно и Юлии Высоцкой идет чрезвычайно.
Проблема в том, что ни платье, ни приданое не вызывают у протагонистов сколько-нибудь неформального пробуждения темперамента. Ни персонажей, ни актеров этого самого условного театра не связывают ни чувства, ни интересы.
Шекспировских героев ведет и держит в сюжете адреналин противоборства, азарт конфликта. Главные герои в спектакле Кончаловского не азартны и просто не слишком интересны друг другу — возможно, они друг друга раздражают, но не злят. Юлия Высоцкая и Алексей Розин играют своих Петручио и Катарину так, как будто они уже сто лет женаты. Или если историю про «театр в театре» принять всерьез, то в спектакле Андрея Кончаловского происходит не премьера, а сотый показ. В финале которого Катарина не столько подчиняется мужу, сколько демонстрирует, что решила обходиться без семейных драм — и не жертвовать красивым платьем. Тоже, конечно, своего рода победа здравого смысла.