Историческая справка
До запуска первого спутника и первого человека в космос ракетную технику осваивали животные. С 1949 по 1957 г в СССР на 26 геофизических ракетах осуществили полеты 52 собаки и другие представители фауны — кролики, крысы, мыши и т. д. Первым живым существом, вышедшим на орбиту, стала собака Лайка, стартовавшая 3 ноября 1957 г. на борту "Спутника-2". Лайка попала в книгу рекордов Гиннесса, сам же спутник, увы, распался при возвращении на землю. Совершившим 19 августа 1960 г. первый орбитальный полет Стрелке с Белкой повезло больше: они вернулись, а Стрелка после этого благополучно ощенилась пятерней.
Помимо запусков первого спутника и первого человека отечественная космонавтика впервые в мире осуществила: съемку обратной стороны Луны (1959 г.), запуск женщины-космонавта (1963 г., Валентина Терешкова), вывод на орбиту экипажа (1964 г.), выход космонавта в открытое пространство (1965 г., Алексей Леонов), посадку на другой планете (1966 г., Венера), выезд на космическом "мотоцикле" (1990 г.). У нас же родился первый "звездный ребенок" — им стала дочь Андриана Николаева и Валентины Терешковой Елена (1964 г.). В недалеком прошлом СССР запускал в среднем до 120 спутников в год.
Из трех существующих на территории бывшего Советского Союза космодромов — приволжский Капустин Яр (действует с 1947 г.), казахстанский Байконур (1955 г.) и северный Плесецк (1960 г.) — пилотируемые запуски осуществлялись и осуществляются только с Байконура, с "Гагаринского старта" (вторая площадка), который на сегодня отправил в космос 350 ракет.
До прошлого года все совместные с иностранцами запуски осуществлялись для этих стран даром. Сейчас перешли на коммерческую основу: удовольствие слетать с россиянами в космос стоит от $10 до 20 млн. За полет находящегося с 1 апреля на борту орбитальной станции "Мир" французского астронавта Жан-Пьера Энере (Jean Pierre Haignere) уплачено $18,5 млн. Однако коммерциализация совместных полетов оказать значительной материальной помощи нашей космонавтике не может. Для этого России нужно выйти на мировой рынок спутниковых запусков — чтобы ракеты-носители выводили в космос спутники не владеющих такими ракетами государств. Однако главное препятствие на этом пути — ограничения КОКОМ, запрещающие ввозить в Россию высокие технологии, к каковым спутники, безусловно, относятся. Россия надеется уже в этом году договорится о снятии этих ограничений.
Возможно, через пятьдесят лет в казахских школьных учебниках истории будет написано: "В 1957 году Казахстан первым в мире шагнул в космос со своего космодрома Байконыр..." Именно так — через "ы". Или это эсхатологическое видение? Или — какая разница? Кому будет важно, кто летал в космос? Но, пожалуй, все-таки важно...
В Подмосковье, между Болшевым и Ивантеевкой, есть дачный поселок "Орбита" — в нем между участками нет заборов. Границы обозначены невысоким, по колено, проводом или рядом кустиков. По всей видимости, хозяевам стоящих там деревянных дач кажется нелепым кроить землю на лоскуты. Им привычнее говорить о ней в масштабах планеты, поскольку — немногие из нас — они имели счастье видеть Землю со стороны, как бы целиком. В этом поселке между дачей Виктора Савиных и пепелищем на месте дачи Георгия Гречко (вот ведь — сложнейшая космическая техника не подвела, а на земле пострадал от вспыхнувшего телевизора) стоит бревенчатый двухэтажный домик шестидесятилетнего Олега Макарова, который всю свою жизнь работает на космос. С исторического пятьдесят седьмого.
Чуть ниже среднего роста, немного сутулясь, Макаров занят на даче мелким ее ремонтом, небольшим огородиком. Время от времени косит перед домом траву. Ругает погоду, которая в это лето вымачивает москвичей почем зря. Дачу строил семь лет. Немало в ней сделал сам, о чем, впрочем, жалеет. "Своими руками — оно, конечно, хорошо. Но все-таки надо, чтобы все делали специалисты. С годами собственный дилетантизм вылезает наружу. Вот — щели в полу образовались. Почему сам строил? Во-первых, из экономии, во-вторых, из азарта сделать самому. Ну а в-третьих, потому, что у нас трудно нанять рабочих, которые за твои же деньги не стали бы тебя унижать".
Обычные разговоры обычного неунывающего дачника. Но его серые глаза теплеют, а сам он как-то подтягивается, когда речь заходит о космосе. У Макарова нет и не будет "переоценки" ни космонавтики, ни своей судьбы: "Мы прекрасно понимали, в какой глубокой яме все сидели. Но мы занимались благородным делом, что очень немногие в этой стране могли себе позволить. И мы были счастливы. Поэтому когда вспоминаем, то просто щенячий восторг. И это многих сейчас обижает".
В год запуска первого спутника Макаров закончил Бауманское и попал в создаваемую Сергеем Королевым при своем КБ небольшую группу молодых инженеров, призванных заниматься проблемой пилотируемых полетов. Группа была "жутко секретная", а работа — "безумно интересная". Благодаря этой работе Макаров и оказался в числе первого в истории советской космонавтики отряда борт-инженеров. Они протоптали вторую (первая — служба в военной авиации), гражданскую тропинку в космонавты. Макаров говорит, что в той ситуации было глупо не попытаться. А ситуация была такая: "Востоки" свое отлетали, на смену им КБ предложило на порядок более сложный корабль "Союз", который, однако, требовал от космонавтов на два порядка более высокой технической подготовки. А где лучше подбирать для этого людей, как не среди разрабатывавших корабль? Макаров тоже написал заявление. Из сорока отобранных кандидатов медики (которые до сих пор — самые строгие кадровые цензоры космоса) оставили десять. Все они потом слетали — вслед за Константином Феоктистовым, который был первым. Нынешний заместитель руководителя Центра подготовки космонавтов Юрий Глазков однажды после теоретического экзамена пошутил: "Отбирали по здоровью, а спрашивают как с умного". У Макарова за спиной — четыре космических полета. Хотя сам он говорит — "три с половинкой, но эта половинка стоила всех остальных".
Ибо была аварийной. В историю освоения космоса тот экипаж — "уралы" Олег Макаров и Василий Лазарев — вписан как первый, испытавший на себе 5 апреля 1975 г. работу системы аварийного спасения (САС). Вместо запланированных двух месяцев их полет длился 21 мин. 27 сек. С высоты 192 км они возвращались на Землю в аварийном режиме, при этом пиковые перегрузки были — 20 g. Если говорить обычным языком, то в этот момент семидесятикилограммовый Макаров весил почти полторы тонны. Выдержали. Сели в лесистом Горном Алтае. И провели, может быть, лучшую в своей жизни ночь "под потрясающе красивым звездным небом".
Так и получается у них. Звездами любуются с земли. В полете они просто не видны. А лучшее занятие на орбите — смотреть в иллюминатор на Землю, которая — в этом они все сходятся — неописуема красива. Макаров жалеет: "У меня все полеты были достаточно короткими. Не насмотрелся. Хотя не исключено, что насмотреться нельзя".
Все космонавты, видя Землю со стороны, становятся эмоциональны и сентиментальны вслух. А поскольку во время работы экипажей "там" идет запись, Макаров однажды подсчитал среднюю продолжительность восторга заоконной Землей — 42 секунды.
Из отряда космонавтов уходят по-разному. Макаров в восемьдесят пятом — сам. Хотя за десять лет до этого во время своего аварийного "полуполета" был на волосок от отлучения. Получилось так, что связь стала односторонней: Земля космонавтов слышала, а они ее — нет. Но думали, что связь накрылась полностью. И Макаров (Лазарев вообще был человек молчаливый) не скупился на крепкие комментарии случившегося. "Главное было — сориентироваться, где сядем. Первая версия — в Китай. Отношения с ним тогда были совсем не дружеские. Как раз накануне сообщалось, что попавших к ним советских вертолетчиков возили по стране в клетке. И я этот вариант посадки комментирую так: '...'. Потом решили, что сядем в море — соответствующий комментарий. В Японию — комментарий. Обидно было до слез, что не попали на орбитальную станцию. Ругался последними словами".
А в это время в ЦУПе их корабль ввиду экстремальности ситуации включили на весь зал, где помимо прочих был министр обороны Дмитрий Устинов. И космические начальники — это ходило среди космонавтов на уровне высококлассной байки — в ужасе подбежали к Устинову со словами "Какое безобразие! Что они себе позволяют!" На что министр отреагировал по-людски: "Вас бы сейчас туда".
Среди накопившихся за жизнь сувениров и дорогих сердцу вещей хранятся у Макарова пленки с тем его "репортажем" — после полета сразу несколько друзей сделали ему одинаковые подарки (делать такие подарки строжайше запрещено). Среди пленок одна — цензурный вариант его обращения к планете Земля (мат вырезан), а остальные — все по-честному, полностью.
Кстати, после полета "уралы" дали четырехчасовую пресс-конференцию, на которой был "самолет корреспондентов". В результате на третьей странице "Правды"появилось шестистрочное сообщение об их полете. Больше ничего и нигде. А сами космонавты день полета "лет пять отмечали как день своего второго рождения".
По-разному преподносили нам космос. Долго и выспренно — аханья о романтике, избранности и героических трудовых буднях самой что ни на есть высокой профессии. Фанфары, фанфары, фанфары с изредка допускаемым умилением, что и этим космическим полубогам не все человеческое чуждо. Потом крен в обратную сторону: оказывается, все было не совсем так — волюнтаристски, техническим нахрапом и за ради исключительно военных целей. Мол, вся страна, надрываясь, выталкивала спутники на орбиту, отказывая себе в лишнем початке кукурузы.
Крайности...
...В книге "С человеком на борту" известного летчика-испытателя Марка Галлая, который был инструктором первых космонавтов, есть поразительное по точности сравнение. Рассказывая о тренировках первой шестерки космонавтов (Гагарин, Титов, Попович и др.), он пишет, что, забираясь в тренажер — полную копию "Восхода", будущие космонавты снимали ботинки. И это позволило кому-то сравнить корабль с буддийским храмом. Интуитивное, видимо, попадание. Но точное.
Страна торжествующего социализма активно пыталась возвести покоряемый ею космос в веру. Веру в высшую социально-эволюционную роль системы, передовой характер пути. Все, что было связано с космическими достижениями, было окружено атмосферой поклонения. Пафос — безупречность. Вылет на орбиту — акт канонизации. Центральное место в мифосозидательном процессе отводилось, естественно, самим космонавтам. Полубогами они становились таинственно, но биографически позволяли верить в достижимость этого. Путь — жертвенность и строжайшая безгрешность, сдобренная исключительной положительностью. Награда — земной материальный рай. Не случайно, что в те годы в народе господствовало убеждение: космонавты находятся на гособеспечении, а уж за полеты получают деньги невиданные. В иерархии массового сознания они — на безусловно первом месте...
Но сами они в эти игры не играли. Не все, конечно. Тот же Макаров, улыбаясь не без язвительности, говорит: "Есть среди нас пара-тройка, которые абсолютно убеждены, что они — национальные герои. И готовы отстаивать это до хрипоты". Большинство же — будучи людьми трезвыми — спасались в своей нише, уходили в профессию. Материальные блага тоже трудно было сравнить с манной небесной. Давали квартиры попросторнее, к поликлиникам хорошим прикрепляли. Деньги... Получали в среднем 300-400 рублей в месяц, а вознаграждения за полеты, по словам Макарова, "никогда не превышали стоимости плохонького автомобиля". Не деньги вели людей по этому и опасному, и небезвредному пути.
Среди космонавтов считается, что первый полет стоит каждому минимум десяти лет жизни. С возрастом у отмеченных когда-то лучшим здоровьем людей проступают всякие болячки. Профессиональным космическим заболеванием считаются болезни сердца. Брали энтузиазмом. В семидесятые на Байконуре совмещались ракетные пусковые установки и бараки, в которых жили те, кто эти пуски готовил. Ничего. Энтузиазм покрывал все неудобства. Он был главной составляющей космического успеха страны.
Говоря об энтузиазме, Макаров расправляет пальцами и без того ровную скатерть. Жена Валентина Ивановна, с которой он познакомился в том же королевском КБ, где она работала техником, накрывает на стол. Курить он бросил. Давно. "Могу теперь даже лекцию о вреде курения прочесть". Теперь вот скатерть... Подводя под темой черту, Макаров переходит на теперешнее: "Сейчас нам навязывают лавочную идею, лавочный идеал космоса". Он — не идеалист, он — романтик. Все их поколение — первых покорителей — романтично.
"Разные мы. Что объединяет?.. Преданность делу. Абсолютная серьезность в деле. Банально звучит..."
Видимо, из-за этого — романтичности и преданности — они, встречаясь, не могут не говорить о космосе. Не могут не болеть душой за то, что творится в космонавтике сегодня. Особая боль — Байконур. Который не просто космодром, а символ. Чуть ли не проклятое, но святое место всех стартов.
Кому-то взбрело избрать эту непригодную для жизни степную площадку "воротами в космос". Они служили этой площадке тоже. Она связывает их похлеще родства. И что творится там ныне — для них по живому.
Байконурская зима — это жуткий холод и пронизывающие степные ветра. Летом по московским меркам — жара несусветная. Сорок по Цельсию — нормальное дело. Степь выгорает. Солдатам обязательно ношение на поясе фляжек с кипяченой водой. Сырую пить нельзя. Каждое лето — эпидемии дизентерии и гепатита.
Жилая часть Байконура — город Ленинск, который многие по военно-космодромовской терминологии все еще называют десятой площадкой, "десяткой". Здесь живут те, на ком лежит основной груз космической кухни с ее ежедневной закулисной "грязной" работой на космос. По справедливости, все они тоже — космонавты.
Выросший в степи на берегу Сырдарьи Ленинск (через два года ему исполнится сорок) прежде всего поражает обилием пустых оконных глазниц в ставших полуживыми панельных домах. Уникальный город — в нем нет проблем с жильем: уезжают, чтобы не сказать бегут. Статистика приписывает городу стотысячное население. Реальных цифр после длящегося уже полтора года массового отъезда не знает никто. Основная часть населения — обслуживающие космодром военные и их семьи. Не желающих оттуда уехать нет. Держит воинская обязанность или элементарное "некуда". Хуже всего, пожалуй, подполковникам, которым поздно начинать с нуля. Лейтенанты мечтают о переводе в Россию или о том, что они не подпишут вводимых к 1994 году контрактов и будут демобилизованы. Многие отправляют семьи и домашний скарб к родственникам в Россию, оставляя себе самое необходимое. Ждут. Реальность же перевода очень невелика и воплощается в двух вариантах: внезапное абсолютное чудо — крайне редко, либо — реальнее — хлопотная "коммерческая" операция. По словам одного "сидящего на чемоданах" старшего лейтенанта, сегодня суммарная взятка за такой перевод колеблется от 2 до 3 тысяч долларов. Выложить столько могут далеко не многие. Этому старшему лейтенанту таксу за перевод в Краснодарский край оплатил отец: сначала — в той воинской части, куда переводят, потом — в Москве тем, кто судьбу перевода решает. Демобилизованным с космодрома по выслуге лет старшим офицерам Минобороны всегда предоставляло квартиры в России, в последние годы — в Калуге. Но если раньше срок от демобилизации до получения ордера не превышал трех-четырех месяцев, то теперь счет пошел на годы. Большинство — ждет, работая в Ленинске кем придется. Часто вольнонаемными именно в тех службах,которыми до демобилизации командовали.
Брошенные квартиры постепенно занимают казахи, просачивающиеся в закрытый город из не слишком удаленных поселков. На въездах в Ленинск установлены КПП, но преодолеваются они либо за взятку (всего 500 рублей с человека), либо групповым нахрапом ("Почему мы не можем пройти — это наша земля!"-- и пропускают из опасения беспорядков), либо бесхитростным пешим обходом. В городе эти новоселы работы не находят, да и не ищут. В подвалах и пустующих квартирах разводят кур, торгуют на рынках. Жители одной "хрущевки", стоящей в двух шагах от центральной площади, делятся: в соседнюю пятиэтажку этим летом завозят сено — видимо, будут держать овец или коз. Дай Бог, чтоб не верблюдов...
Хозяйственные казахи, натурально, в Ленинск "на захват" не отправятся. Приезжают люди другого сорта. Свежая уголовная статистика: за четыре месяца этого года из 281 преступления 230 совершены приезжими. Многократно возросло количество убийств. Причем, по словам живущих в Ленинске казахов, преступники национально неразборчивы. Понятно, почему по вечерам Ленинск почти вымирает, а женщины практически отказываются работать в вечернюю смену.
По местному телевидению часто крутят клип о Ленинске, снятый лет пять назад. В клипе другой город — чистые дома, фонтаны, улыбающиеся лица. Байконур вспоминается людьми как оазис благополучия, как едва ли не самый спокойный и обеспеченный город Советского Союза. И смотрят его почти отслужившие свое подполковники — то ли с грустью, то ли со злостью: вымерло...
Сегодня мэр Ленинска Виталий Брынкин называет свой город самым богатым и нищим в Казахстане. Помимо клипа, правда, остался сам космодром Байконур с его фантастическими сооружениями. Полуживыми. Почти мираж.
...По сути Ленинск — лишь жилой придаток космодрома. Утром в тесных пропыленных поездах, официально именуемых "мотовозами", а на городском сленге — "мотыгами", тысячи людей разъезжаются по площадкам. Работать на космос. Сам же космодром пространственно организован по принципу хуторов: едешь на пропеченном "Икарусе" по выжженной коричнево-рыжей степи и видишь то там, то там островки построек — от приземистых казарм до гигантских ферм стартовых комплексов и монтажно-испытательных корпусов (МИКов). Много колючей проволоки. Еще больше — металлолома.
Традиционное первое публичное предстартовое действо — вывоз и установка ракеты. Лежа на специальной платформе двенадцатью карминовыми соплами вперед, она двигается со скоростью бодрого пешехода по отрезку железнодорожной ветки, соединяющему "союзовский" МИК с "гагаринским стартом". Тем самым, откуда ушли на орбиту и первый спутник, и первый человек. Впереди ракеты по-деловому идет военный. Вокруг, покрикивая, суетятся теле- и фотожурналисты, вызывая банальное сравнение с чайками и кораблем. Только в роли неподвижных волн в этой картине выступают кучи покореженного металла отработавших свое конструкций.
(На вопрос, почему металлолом не вывозят, начальник пресс-центра космодрома подполковник Ярослав Нечеса, пожимая плечами, ответил: "Казахи не дают. Говорят, что это их собственность, поскольку лежит на их земле. Сами они тоже не вывозят". Макаров же сокрушенно прокомментировал так: "Когда сегодня там гибнут многие миллиарды, то что уж говорить о миллионах, хотя тоже жалко".)
...Ракета привычно двигается к своей последней земной стоянке. Соседство высочайшей организации аппарата с апокалиптическими декорациями вызывает чувство несовместимости. "Союз" походит на корабль пришельцев, оказавшийся на планете разрушенной цивилизации. Георгий Данелия, ничего не меняя, мог бы снимать здесь "Кин-дза-дза-2".
Однако "союзовские" сооружения на космодроме — самые оживленные. Комплексы "Бурана" и "Энергии" куда безлюднее и грандиознее: площадь стартовых позиций — больше "Лужников". Тот самый "Буран", что совершил 15 ноября 1988 года свой единственный полет в космос, стоит, опутанный техническими лесами, в одном из пяти залов своего гигантского МИКа. Покрывающие его знаменитые термостойкие черные и белые плитки (до 1200° по Цельсию им нипочем) шершавы на ощупь и имеют множество выбоинок и ссадин явно не космического происхождения. Мощнейшие в мире ракеты-носители "Энергия" в собранном и разобранном видах тоже покоятся в своем МИКе. Программа приостановлена, поскольку на нее нет денег. Предстоят работы по консервации.
У ленинских космонавтов сегодня ключевым стало слово "статус", имеющее двойное значение: статус самого космодрома и российского военнослужащего на нем. Все разговоры за жизнь крутятся вокруг этого слова. Решить должны большие политики обоих государств. Россия хотела бы сделать Байконур своей военной базой. Казахстанская сторона не устает заявлять, что ни о какой базе речи быть не может. Их вариант — международное акционерное общество с дивидендами по вкладам. Но и объявить себя абсолютными хозяевами космодрома в Алма-Ате не спешат — стремно. Ясно, что самим Байконыр не потянуть.
А пока космодром активно разворовывается.
С особым вкусом тащат медные кабели, но и прочее, что можно унести, вниманием не обходят. Некий майор умудрился продать 2 тысячи рулонов рубероида, предназначенного для МИКовских крыш. Масштабов воровства никто не измерял. Редких экскурсантов космодрома стараются водить по местам традиционным: в музей Байконура, где наряду с предсказуемыми экспонатами техники и полетных аксессуаров есть довольно сентиментальные вещи — гирлянда бумажных "журавликов", подаренная Леонову мамой облученной японской девочки, нарисованные на рисовых зернах портреты Гагарина и Королева, фотография 107-метровой ракеты Н-1, которую создавали для запуска советского экипажа на Луну.
На испытаниях эта ракета регулярно взрывалась. После последнего взрыва — почти на старте — в 1969 году по космодрому бегали глухие собаки. Людей вывезли. Так что пострадали только собаки и стекла окон, выбитые на много километров вокруг. Рядом с музеем стоят два маленьких домика — гагаринский и королевский, где они жили, приезжая на космодром. Это самое "парадное" лицо Байконура.
В своей же "непарадности" он многолик. В прошлом году по делам работы все в том же королевском КБ, которое теперь именуется НПО "Энергия", Макаров летал на Байконур. Свои впечатления он выражает в четырех словах: "Глаза бы не смотрели".
Больно видеть, как дело всей жизни разваливается. И хочется верить, что все будет хорошо, все нормализуется, да вот при всем своем романтизме — трезвые они люди, маниловщиной не страдающие. Хотя, как знать, ведь тот же Макаров часто прибегает к собственному выводу — "логика в России не работает".
Но что у них безусловно есть — это воспоминания. Это их богатство. Они видели и помнят красивую землю в иллюминаторе. Им ведомо высочайшее напряжение и волнение перед стартами. Не только своими. Дело свое они любят. Хотя детей от него отговаривают. Обоим своим сыновьям Макаров "довольно жестко сказал: не надо в это лезть, да и дорожки туда — слишком узкие". Старший, Леонид, был офицером, три года назад ушел из армии, сейчас занимается коммерцией. Младший, Константин, учится в МГУ, хочет стать социологом. Но самая большая радость у космонавта — восьмилетняя внучка Дарья, дочь Леонида. Вот кому еще не раз дедушка расскажет про то, какой предстает Земля перед стартами.
Они любят свое дело.
Жена Владимира Аксенова Мария Васильевна говорит, что муж в шутку часто "пугает" ее: "Вот разозлюсь на тебя, пройду комиссию и улечу на год". И — чуть серьезнее — она добавляет: "Космос — это очень тяжелая работа. Уж я-то знаю. Но мне кажется, что любому из них предложи еще раз слетать — с радостью согласятся".
Макарову сам космос не снится. Но снится, что он вновь готовится туда полететь. И это довольно беспокойные сны, но возвращающие что-то дорогое и трудно поддающееся описанию. В конце концов они возвращают ему его романтическую молодость.
...Вечерний степной воздух заволокло рваным грохотом. Ракета приподнялась, на долю секунды зависла и, наращивая скорость, неистовой опрокинутой свечой рванулась вверх. Пять секунд — в кильватере "Союза ТМ-17" с четвертым по счету российско-французским экипажем остается белое кружевное облако. Выше. Через десять секунд от старта над разрастающимся белым появляется кольцом неправильной формы небольшое оранжевое облачко. Выше, выше... И вот уже с земли ракета видится яркой, слегка вытянутой малиновой звездочкой. Грохот уходит вслед за ней, становясь бархатным воркованьем. Воркованьем звезды, истаивающей в глубине пронзительно чистого байконурского неба.
Запуск ракеты — это лучшее, что есть на космодроме. Это пока еще его звездные мгновения. Прорыв романтики и поэзии сквозь кошмар будней беспризорного Байконура и его обитателей. Ныне на воспетом, прожаренном и пропыленном космодроме доживает воспоминаниями свой недолгий век миф побеждаемого по-советски космоса. Речь не о панихиде по космонавтике, которая в той или иной форме жить будет, ибо в ней у нас достижения ничуть не дутые. Речь — до многоточия — о людях.
ВАЛЕРИЙ Ъ-СТОЛЬНИКОВ