Одно из решительных достоинств старой петербургской архитектуры — умелое освоение больших пространств. Нева перед стрелкой — самая большая в Европе акватория, заключенная в центре старого города. Строительство на побережье Финского залива началось значительно позже — лишь в 70-е годы прошлого века. Вырос массив "Прибалтийской", а по бокам безликие многоэтажки. Лучшее в этих домах — вид на залив. Обозреватель "Ъ-Дома" АЛЕКСЕЙ ЛЕПОРК уверен, что "морской фасад" Петербурга достоин большего.
Способность вовремя понять, что архитектура не всегда создает пространство, что бывает и наоборот — исключительное достоинство заказчика. Екатерина II, которая приказала одеть Петропавловскую крепость в гранит и остановила строительство Биржи Кваренги, обладала именно такой интуицией. В итоге через двадцать лет Петербург получил конгениальную Биржу Тома де Томона. Гигантское водное пространство между Зимним, крепостью и Биржей было схвачено, центральная ось прочерчена, треугольник императорской власти, военной силы и денег зафиксирован.
Понятно, что ни в XVIII, ни в XIX веке выйти к морю было невозможно. Город развивался вокруг цитадели (крепость) и гавани (перед стрелкой). Но то, что мечта дойти до моря жила в сознании градостроителей, совершенно очевидно, — когда прокладывались первые оси планировки Васильевского острова, в перспективе будущего Большого проспекта был виден Кронштадт ("от сада наметил князь Меншиков аллею до моря, ведущую к дому с маяком, служащим ориентиром для кораблей и далеко видным"). Согласно плану Трезини на берегу должны были вырасти дальние линии укреплений. Укрепления так и остались на бумаге. Строительство на побережье залива началось лишь в 70-е годы прошлого века. Но, по понятным причинам, ничего путного тогда получиться не могло. Вырос массив "Прибалтийской", а по бокам совсем не вдохновляющие тупые многоэтажки. Основное достоинство этих зданий — вид из окон. То же самое можно сказать и о постсоветском домостроении. Впрочем, именно сейчас тема "морского фасада" вновь стала актуальной.
Хотя берег Васильевского острова практически полностью застроен, несколько мест осталось — пустырь в районе устья Смоленки, район Галерной гавани. Кроме того, власти собираются взяться за стадион имени Кирова и подсыпать к Васильевскому новый кусок. Возобновились разговоры о строительстве нового морского вокзала для больших круизных лайнеров. В общем, простора для творчества не так уж мало. Но, чтобы что-то получилось, нужна не просто стройка, а дерзновение, материализованная амбиция. Первые образцы высокого стиля в петербургской архитектуре изначально были пропитаны идеологией, утверждавшей и пропагандировавшей новую Россию. Имидж новой страны создавался здесь на основе западных идей и представлений. Но из этого причудливого синтеза присвоенных традиций возник совершенно своеобычный монолит. И одна из его самых замечательных черт — уникальный вид с воды. Именно об этом задумался Кваренги, проектируя новое здание Академии наук, — он так рассчитал пропорции, что именно с другого берега Невы, со стороны Адмиралтейства, это здание смотрится настоящим шедевром, каковым и является.
Поэтому тем более странно, что гигантские современные стройки на заливе и на Неве живут своей жизнью, в то время как вокруг проекта застройки тихого угла за Мариинским театром страсти не утихают уже который год. Это лишний раз доказывает, что у руководства Мариинки, в отличие от прочих городских заказчиков, достойные амбиции и хорошая самооценка. Если же на берегу Финского залива просто строить один жилой комплекс за другим, то выйдет Комсомольск-на-Амуре эпохи ранней рыночной экономики. Жить можно, но гордости ноль. И ради чего, спрашивается, все носятся с новой государственной идеей, с концепциями притока капитала на невские берега — ради чистого двора?
Застроить морскую набережную Васильевского — зажигательная задача не только для любого местного архитектора, но и для мастера мировой величины. На море строить увлекательно и совсем не просто. Самое банальное — разместить на побережье массив, глыбу. Тем более на берегу Финского залива действительно не хватает акцентов — все ровная и непритязательная застройка. Если кураж есть, можно Фрэнка Гери позвать, места хватит для нескольких Бильбао. Другой, тоже очевидный, вариант — создание подлинной sky-line, эффектной линии небоскребов. Удачных примеров такого обращения с берегом тьма — Америка и азиатские страны в этом смысле впереди планеты всей. Однако самое заманчивое — поиграть с силуэтом и отражениями. Когда здание возникает, растворяется, показывается отдельными гранями, подмигивает, это не просто модно, это новая архитектура, в основе которой игра и визуальное наслаждение.
Замечательный пример такого решения есть в Милуоки, штат Висконсин, на самом берегу озера Мичиган. Прямо на берегу гигантского озера власти города решили построить новый вход в музей и позвали Сантьяго Калатраву, который соорудил такую кружевную птицу над водой, что даже об инженерной гиперизобретательности забываешь — просто эффектно до эйфории. Конечно, даже по американским меркам строительство обошлось ужасно дорого, но зато теперь все знают про Милуоки. Или вот в Люцерне каждый год проходит очень модный музыкальный фестиваль. Для него потребовался новый концертный зал, и его построил Жан Нувель. Получился этакий фантом над водой. С другого берега озера здание просто невидимо — только гигантская крыша над водой. Покрытый медными листами 20-метровый козырек отражается в воде сам и отражает все вокруг — корабли, горы, людей. Элитарное и дорогое не доминирует, а растворяется.
Акватория Финского залива у пределов города дает уникальный шанс организовать своего рода гиперпроекцию пространства, заключенного в его центре. Тем более некоторые акценты архитекторы прошлого уже расставили — Морской собор в Кронштадте, Петергофский и Стрельнинский дворцы, петергофская церковь Петра и Павла. Есть к тому же такой редкий для нас прибрежный рельеф местности, как террасы южного берега — дух захватывающая перспектива. Но можно не сомневаться, что реконструкцию стадиона Кирова, например, поручат какому-нибудь местному архитектору. И выйдет удобное, но малоинтересное здание. Все оттого, что наша единственная идеология — восстановление. Ни у одной компании или банка нет реальных заметных амбиций, были бы — позвали бы западную звезду, как это делают настоящие участники мирового рынка.
Когда Миттеран осуществлял свою программу grandes projets в Париже, то всем было ясно, что за этим — равнение на золотой век абсолютизма и реконструкцию Парижа бароном Оссманом в середине XIX века. Масштаб и имперское самоосознание предельно очевидны: Париж — культурная столица современности. Когда Лондон открылся новой архитектуре в 80-е годы и прошел на сегодня путь от Ллойда к последним ударным шедеврам Фостера, это тоже было знаком новой динамики английского общества, вновь юного и устремленного в будущее. Плох тэтчеризм или хорош, но старая империя ожила и вернула себе техностатус. В Берлине после объединения Германии тоже практически ничего не восстанавливали. А строили новое. Насколько это удалось — другой вопрос, но вырос новый Франкфурт, мегаполис безразличный и свободный. И при этом нигде не взывали к убого локальному патриотизму: звали лучших архитекторов. В Афинах к Олимпийским играм этого года пригласили опять-таки не своих, а чужих звезд, создавая эффектные символы новой Греции (к примеру, новый спорткомплекс того же Сантьяго Калатравы). В Испании хороших архитекторов намного больше, чем у нас, но новое крыло Музея королевы Софии строит француз Нувель. В Копенгагене конкурс на новый концертный зал выиграл феерический мерцающий проект того же Нувеля. В Хельсинки Музей современного искусства возвел американец Стивен Холл. Все почему-то хотят лучшего, а мы своего. От бедности уйти трудно — она в башке. Даже если костюм новый.
