В прокат вышел фильм Брайана А. Меткалфа «Злость» (Adverse), единственное достоинство которого заключается в присутствии на экране жуткого, как руины разбомбленного храма, Микки Рурка. Михаил Трофименков в процессе просмотра «Злости» почувствовал, что в него переселяются души советских кинокритиков 1970-х годов.
Микки Рурку, способному сыграть что чудовище Франкенштейна, что готический собор, не повезло со «Злостью».
Фото: Black Jellybeans
Микки Рурку, способному сыграть что чудовище Франкенштейна, что готический собор, не повезло со «Злостью».
Фото: Black Jellybeans
Эх, будь я Владимиром Баскаковым, Яниной Маркулан или Георгием Капраловым, непременно отмочил бы по поводу «Злости» что-нибудь этакое.
«Стратегическая установка экранной агрессии — в стремлении внушить массовому сознанию безответственность за судьбы человечества или чувство апатии перед лицом акций империалистических кругов». «Деятели кино, используя самые различные, часто маскировочные средства, навязывают читателям и зрителям культ силы, поэтизацию жестокости, извращенный аморализм». «В детективе препарируются самые извращенные преступления, жестокость, цинизм, сексуальная распущенность».
А что, как в воду глядели: категоричность советского киноведения никак не отменяет эстетическую и социальную честность его по-пролетарски грубых формулировок.
Например, к «маскировочным средствам» в случае со «Злостью» относится мексиканское происхождение главных героев — Итена (Томас Иэн Николас) и его сестры Мии (Келли Арьен). Время от времени это происхождение упоминается как свидетельство латентного расизма. Это в Лос-Анджелесе-то, где воистину нет ни эллина, ни иудея?
Кстати, о Лос-Анджелесе. Город что сверху, что снизу, что с небоскребной высоты, что из подземелья промзон снят Меткалфом действительно очень красиво. Но это ни в коем случае не достоинство фильма. Это достоинство Америки, уникально, удивительно киногеничной страны. Другое дело, что, если верить «Злости», эти великолепные пространства населяет исключительная шваль. Так, в такси к Итену подсаживаются то перепившие шампанского офисные девицы, то скандальные геи, то вообще патологические убийцы.
Да, конечно, Меткалф, определив Итену роль таксиста, пытается напомнить нам о великом «Таксисте» (1976) Мартина Скорсезе. Но в «Таксисте» была тонкая подоплека, объясняющая кровавую развязку: и вьетнамский синдром, обуревающий таксиста, и уотергейтское разочарование американского общества в основополагающих принципах демократии, и развратный бред тогдашнего Нью-Йорка. В «Злости» ничего подобного нет. Чай в Ираке или Афганистане герой не воевал. Одна только злобная хмарь города, где, как опять-таки написали бы Баскаков или Капралов, человек человеку волк. Один только кровавый финал без всякого предисловия и предпосылок.
Итак, Итен — условно-досрочно освобожденный подонок, который пытается встать на путь исправления, но «сука-жизнь» вынуждает его зверски замочить монтировкой то ли тринадцать, то ли четырнадцать — простите, со счета сбился — еще больших, чем он, злыдней. Мия — шестнадцатилетняя оторва, задолжавшая наркодилерам какую-то невменяемую сумму и показательно казненная ими. Предполагается, что мы, зрители, должны Итену сочувствовать. А с какой, собственно говоря, стати? Чем он отличается от киллеров ростовщика Кейдена (Микки Рурк), один из которых — неандерталец-садист, а другой — заикающийся дебил? Да ничем. Кроме того, что он успел замочить их прежде, чем они замочили его.
А Микки Рурк, сыгравший умирающего от рака ростовщика, почему-то предпочитающего зверски умучивать должников, а не ставить их на счетчик? Что, мы должны проникнуться его душевными и физическими страданиями в преддверии неминуемой смерти? Можно только посочувствовать отличному актеру, способному сыграть что чудовище Франкенштейна, что готический собор, но снимающемуся вот в такой вот «Злости». И если уж говорить об актерской игре, то стоит оценить самокритичность режиссера Меткалфа, снявшегося в роли невменяемого дилера по имени почему-то Данте.
На самом деле «Злость» ставит перед неравнодушным зрителем дилемму. Признать ли все то, что творится на экране, жанровой условностью или — поскольку фильм претендует на реалистичность — честным зеркалом американской жизни. Если верен первый вариант, то к черту такой жанр. Если второй — то к черту такую жизнь.