«Со всем, что мы вытеснили, нам придется встретиться лицом к лицу»
Василиса Кузьмина о байопике Ники Турбиной и конце девяностых
В прокате «Ника» — полнометражный дебют выпускницы киношколы «Индустрия» Василисы Кузьминой. В марте фильм представлял Россию в конкурсе американского фестиваля South by Southwest, где исполнительница главной роли Лиза Янковская получила специальный приз жюри. «Ника» основана на биографии поэтессы Ники Турбиной, которая была советским культурным феноменом в 1980-е: в свои 10 лет она получила «Золотого льва» Венецианской биеннале, в 14 перестала писать стихи, а в 27 лет погибла, выпав из окна собственной квартиры. Фильм Кузьминой рассказывает о жизни Ники Турбиной за два года до смерти. Центральным конфликтом становятся здесь отношения поэтессы с матерью: согласно общепринятой версии, детские стихи Ники Турбиной были полностью или частично написаны ее мамой. О конце девяностых, влиянии американской культуры и вытеснении травмы человеком и обществом Василиса Кузьмина рассказала Константину Шавловскому.
Василиса Кузьмина
Фото: Централ Партнершип
Василиса Кузьмина
Фото: Централ Партнершип
Как и почему вы решили снимать байопик Ники Турбиной, что вас привлекло в этой полузабытой истории?
Я просто однажды наткнулась на пост в фейсбуке (принадлежит Meta, которая признана в РФ экстремистской и запрещена.— “Ъ”) о детях-вундеркиндах. Про Нику Турбину я никогда ничего не слышала, она была популярна в восьмидесятых, а я родилась уже после развала СССР. Но меня поразило то, как она читает свои стихи, поразило недетское восприятие текста. Я пришла к маме, спросила, знает ли она Нику Турбину, и оказалось, что у нее даже была пластинка с ее стихами. Еще меня зацепило время — мы же показываем взрослую Нику, то есть это конец девяностых, а это мое детство. Это только потом я выяснила, что у моих родителей тогда не было денег, а мне-то казалось, что мы живем как короли, у меня были Sony PlayStation и киндерсюрприз каждый вечер. Мне подарили первый плеер как раз в 1999 году, и у меня было два диска — Земфира, первый альбом, и Gorillaz, купленные на Горбушке, и я целый год слушала их с утра до вечера. И вот с этим ощущением времени я приступала к работе над фильмом.
Как вы со сценаристкой Юлией Гулян работали с биографией?
Реальная история Ники намного мрачней, чем в фильме. Мы не хотели показывать все, с чем эта девочка столкнулась в жизни, многое осталось за кадром. Но, конечно, главная сложность для нас была в том, что мы опирались на мнения других людей — например, того же Александра Ратнера, который хорошо знал маму и бабушку Ники и после их смерти написал 800-страничную биографию.
Как вы относитесь к его книге? У вас не было от нее ощущения посмертной эксплуатации судьбы и образа девочки-вундеркинда?
Да, но мы опирались не только на эту книгу, мы встречались с людьми, которые знали Нику, смотрели документальные фильмы. И, к сожалению, не нашли ничего, что радикально опровергало бы Ратнера. При этом то, в чем я с ним не согласна, в фильм не вошло. В его представлении, например, мама писала за нее почти все, а у меня сложилось другое ощущение. Если честно, мы хотели поставить всю эту историю с авторством под вопрос: это все правда или это ей только показалось? Пытались сделать так, чтобы у зрителя не было однозначных ответов.
То есть — пытались ее спасти?
Пытались.
Ники и ее семьи нет в живых, и некому даже возмутиться тем, как они показаны на экране,— для вас не было тут этической проблемы?
Есть. Но я скажу так: я просто ее очень полюбила. И мне хотелось сделать ее живой, обаятельной, какой-то настоящей. Осязаемым человеком, который любил танцевать, которому нравились парни, который шутил и слушал музыку.
Почему вы решили не использовать в фильме стихи самой Ники Турбиной?
Да, у нас она читает стихи современных авторов. Я писала несколько раз сестре Ники, ее единственной родственнице,— сначала она молчала, а потом ответила: извините, нет. Возможно, мы все равно могли бы использовать ее стихи, а потом уже разбираться, потому что в реестре они не были оформлены на сестру, они ни на кого не были оформлены. Когда Ника умерла, ее тело еще месяц без востребования лежало в морге. То есть ни она, ни ее стихи не были кому-то особенно интересны. Но мы решили, что если можно избежать конфликта, то лучше его избежать.
Фото: Централ Партнершип
Фото: Централ Партнершип
Фото: Централ Партнершип
Фото: Централ Партнершип
Фото: Централ Партнершип
Фото: Централ Партнершип
Фото: Централ Партнершип
Но вы понимали, что этим самым вы как бы повторно лишили ее права на тексты, подписанные ее именем?
Если бы для нас эта история была о том, кто на самом деле писал стихи Ники Турбиной, про поэзию и про важность этих текстов, то — да. Но поэзия в этом фильме — просто фон. Он же не о том, как человек не смог выжить без поэзии: на самом деле он не смог выжить без любви.
Роль Ники вы писали специально на Лизу Янковскую?
Нет. У меня был довольно изнуряющий кастинг, а Лиза пришла за две недели до него, потому что она куда-то уезжала. И я сразу подумала: «Ну это, по-моему, оно». Но я же дебютантка, и мне все взрослые сказали: «Ты просто попала под обаяние артиста». В итоге, отсмотрев около 500 актрис, я все равно вернулась к Лизе. А когда мы ее утвердили, выяснилось, что за два месяца до пандемии она репетировала спектакль про Нику Турбину, который потом так и не вышел.
Как вы работали с ней над ролью?
Мы два месяца репетировали, поэтому до съемок у нас был полностью собран весь фильм. Это было необходимо, потому что мы снимали на пленку и были очень ограничены в дублях.
А зачем этой истории нужна пленка?
Ну, во-первых, это была моя мечта. Во-вторых, пленка очень организует процесс. На площадке нет никого, кто сидит в телефоне, и все понимают, что на каждую сцену есть максимум три-четыре дубля. В-третьих, мне хотелось создать ощущение времени, осязаемого, плотного, жирного, документального, теплого изображения. Потому что время было для меня одним из героев этой истории.
Второй раз за год я вижу Анну Никитичну Михалкову в образе токсичной матери — сначала в «Оторви и выбрось» Кирилла Соколова и теперь у вас. Почему вы выбрали именно Михалкову?
С фильмом Соколова, конечно, параллели напрашиваются, но я-то как раз шла от противного. Мне хотелось найти какую-то, наоборот, теплую женщину, и Аня вызывает у меня это ощущение теплоты, любви, материнства, какой-то защиты. И я хотела сыграть на этом контрасте.
Ближе к финалу в фильме появляются макабрические сцены, как, например, объяснение Ники с Ваней или кошмар Ники, в котором Ваня целуется с ее матерью. Почему-то кажется, что фантасмагорических эпизодов изначально было больше.
Да, и мы отказались от ряда решений на монтаже. Могу сказать, что у фильма, например, был совсем другой финал. Тот финал, который у фильма сейчас, мы выбрали, потому что поняли, что не хотели ее убивать. Притом что зритель может прочесть, как реальная Ника Турбина умерла, она у нас еще стоит две с половиной минуты в кадре перед титрами.
А каким был финал изначально?
Давали ей шанс альтернативно прожить свою жизнь, отказавшись от стихов в детстве. Фантазировали на тему того, что было бы, если бы девочка однажды сказала: «Я не буду выступать, пусть мама читает, это взрослые стихи».
Фильм начинается со спойлера «Шестого чувства», и дальше по сюжету рассыпаны цитаты из знаковых фильмов того времени: «Бойцовский клуб», «Матрица»...
Ну, это абсолютно такие мейнстримовские на самом деле пасхалки, они все очевидны и не претендуют на какую-то многослойность. Конечно, все эти фильмы — про обманку, про иллюзию вместо реальности. А еще это культовые фильмы для нашего поколения. Вообще, влияние американской культуры и американского кино на Россию в конце девяностых, по-моему, сложно переоценить. Мы все были «influenced by western culture», как у меня было написано на футболочке, которую я носила в школе. Сейчас, наверное, такое уже и невозможно надеть.
Мне показалось, что у вас получился фильм еще и о том, как сконструирована постсоветская идентичность. И главным твистом тут оказывается не то, что реальность является фикцией, а то, что ваша героиня об этом однажды уже узнала, но вытеснила это знание. Как если бы Нео в «Матрице» выбрал синюю таблетку.
Да, и я сама почувствовала это особенно сильно на нашей премьере в Америке в середине марта. Потому что контекст полностью затмил то, что ты на самом деле закладывал в фильм, и он действительно стал звучать по-другому. Мне самой казалось, что мы просто говорим про личную травму, про то, что человек, когда ему очень больно, может забыть об этой боли, вытеснить ее. Вот меня в детстве покусала собака очень сильно, так, что я две недели лежала в коме, и я об этом забыла. Мы подумали, что так могло быть и с Никой. И когда я сейчас пересматривала эпизод, где мама говорит Нике: «Ты что, действительно не помнишь?» — у меня было абсолютное ощущение, что она говорит о том, что мы все испытываем сейчас. О том, что со всем, что мы вытеснили и не отрефлексировали, нам снова придется встретиться лицом к лицу.
Вы для себя ответили на вопрос, кто виноват в том, что произошло с реальной Никой Турбиной?
Я думаю, что все. Все, кто ее знал. И это опять же созвучно с сегодняшним днем: все виноваты.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram