Неравный рой

В российский прокат вышел «Улей» Блерты Башолли — вдумчивая драма о незарастающих ранах войны и первая косовская картина, попавшая в шорт-лист номинантов на «Оскар» в категории «Лучший иностранный фильм». Рассказывает Юлия Шагельман.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Для помещения «Улья» в контекст, возможно, будет полезно знать некоторые факты о месте и времени действия. Албанская деревня Круше-э-Мадхе (Велика-Круше по-сербски) расположена на западе Косово. 25 марта 1999 года, во время Косовской войны, сюда вошли сербские войска, согнали местное население в мечеть и разделили мужчин и женщин. Примерно 250 мужчин и мальчиков затем были убиты или пропали без вести — точное число неизвестно до сих пор, так как тела шести десятков человек так и не были найдены.

Впрочем, все эти подробности — даты, цифры, количество погибших и пропавших без вести — появятся на экране в самом конце картины, в сухих заключительных титрах, положенных каждому фильму, основанному на реальных событиях. Начинается же она с переворачивающей душу (при этом снятой, как и весь фильм, без всякого пафоса, с почти документальным хладнокровием) сцены: команда в костюмах химзащиты раскапывает братскую могилу, складывая неопознанные тела в натянутые тут же палатки. Среди этих белых фигур мечется женщина, на лице которой застыла тихая отчаянная решимость. Через семь лет после окончания войны Фахри (Иллка Гаши) не оставляет попыток найти своего мужа, одного из тех, кто исчез без следа. Конечно, в глубине души она уже давно почти примирилась с мыслью, что он мертв, но только почти. Выяснить правду — это долг и перед ним, и перед его отцом-инвалидом Хаджи (Чун Лайчи), забота о котором легла на ее плечи и который упрямо верит, что его сын жив, и перед двумя детьми. Старшая дочь Фахри (Каона Сулеймани) еще помнит отца, для младшего мальчика (Мал Ной Сафджу) он призрачная фигура, почти сказочный образ, но его отсутствие определяет их повседневное существование так же, как определял бы он сам, живи он по-прежнему с ними.

Жизнь продолжается даже после самых страшных войн, но в новой мирной реальности действуют все те же правила, как должна и не должна вести себя женщина. Фахри позволено собирать мед с пасеки, которую устроил ее муж, хотя она не очень-то умеет с нею обращаться, однако за прилавком на рынке стоит свекор, потому что торговля не женское дело. Не женское же дело — водить машину и самой ездить по делам в большой город, и когда Фахри все равно выучивается и сдает на права, в стекла старенькой легковушки, одной на всех деревенских «соломенных вдов», летят камни, а вслед героине ползут шепотки, называющие ее гулящей. Тем более не женское дело — организовать собственный бизнес и начать зарабатывать, не спрашивая разрешения, но Фахри решается и на это. Вместе со старшей подругой-односельчанкой (Кумрие Ходжа), неуязвимой для сплетен в силу возраста и приобретенного за долгую жизнь умения пропускать неважное мимо ушей, она договаривается с хозяином супермаркета в Приштине о поставках домашнего айвара — икры из сладких перцев. Постепенно, преодолевая страх и выученную беспомощность, к ним присоединяются и остальные женщины Круше-э-Мадхе.

В основу фильма легла история настоящей Фахри и образованного ею женского кооператива, которую режиссер и автор сценария Блерта Башолли увидела по местному телевидению. Она почти не приукрашивает ее: всех художественных метафор в фильме — повторяющийся сон Фахри, в котором она видит своего мужа тонущим и себя вместе с ним (выжившие деревенские жители считают, что сербы утопили мужчин в местной реке), да те самые ульи со злыми пчелами — память об утрате, которая продолжает почти ежедневно причинять боль. В целом же картина снята в скупой манере cinema verite, а сцена, в которой женщины выходят на митинг с портретами пропавших близких, и вовсе кажется вырезанной из новостной хроники.

Как предприятие по варке айвара держится на плечах Фахри, так и фильм держится на игре Иллки Гаши. Она редко позволяет своей героине открытое и громкое проявление эмоций — тем сильнее действуют эпизоды, в которых через ее сдержанную целеустремленность все-таки прорываются горе или радость: несмотря на трагическую подоплеку, в картине и для нее находится место, так же как для негромкого юмора. Такими же настоящими выглядят на экране и остальные женщины — без макияжа, с неприбранными волосами, в дешевой одежде, действительно похожие на тех, кого можно встретить в автобусе или на рынке. Вместе они транслируют ту спокойную, однако несгибаемую волю к жизни, на которую только и можно опереться во времена тотальной неустойчивости.