Мир во втором чтении

В Издательстве Ивана Лимбаха вышла книга Виктора Кривулина «Ангел войны» — небольшое избранное одного из главных петербургских поэтов конца прошлого века.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Для начала стоит сказать о месте этой книги в истории публикаций Виктора Кривулина. В 1970-х Кривулин был одним из лидеров и главных идеологов ленинградского поэтического подполья. Однако когда в конце перестройки авторы самиздата начали выходить к относительно широкому читателю, Кривулин решил не печатать свои тексты советской эпохи. Это не было прихотью, по крайней мере — не только ею. Для большинства авторов андерграунда выход к печати переживался как долгожданная возможность вынести на свет накопленные сокровища. Кривулин воспринимал гласность немного иначе — как девальвацию идей, которыми жило подполье. В новом мире его старым стихам не было места.

С этим переживанием было связано и изменение стиля. Стихи Кривулина застойной эпохи — изысканные, сложно устроенные структуры, вдумчивые исследования и наблюдения. Их основа — особое чувство времени, «родство к истории», как называл его сам Кривулин. Настоящий момент здесь — нечто вроде камеры, направленной в огромный, тысячелетний простор — назад к египтянам и хеттам — и вперед. Подпольное существование — одновременно закрытое, клаустрофобическое и пронизанное светом, открытое откровению. При внешней бессобытийности кривулинские 1970-е были временем напряженного ожидания — исполнения судьбы, возвращения в историю. В 1980-х безвременье закончилось, начались события, но их фарсовая природа была несоразмерна чувству времени, что питало кривулинскую поэзию. Кривулин постепенно трансформировал свою манеру, разбивая гармонические формы, профанируя высокий язык, жестоко иронизируя, вглядываясь уже не в прекрасные структуры, а в их осколки — собирая из них новые, лишенные романтизма, трагические композиции.

Кривулин умер в 2001 году, через некоторое время начали публиковаться его тексты советской эпохи. Однако вещи двух периодов никогда не встречались в одной книге; два Кривулина оставались будто отдельными авторами. В этом небольшом сборнике, составленном вдовой поэта филологом Ольгой Кушлиной, стихи двух эпох впервые оказываются под одной обложкой. Разрыв сшивается, но сшивается через указание на еще более глубокую рану — войну.

Кривулин родился в 1944 году в военном госпитале в эвакуации. Мать выносила его в блокадном Ленинграде, туда же семья вернулась сразу после войны. Пространство его текстов 1960-х (в книгу включено несколько из них) — истощенный, наполненный недавней смертью город. Это взгляд человека первого послевоенного поколения. Война — не собственный опыт, но ее присутствие неотступно: и чувственный мир, и язык наполнены ее следами. Однако то большое историческое время, которым живут зрелые кривулинские стихи, делает войну уже не конкретным, замкнутым в датах событием, но своего рода мифом, проявляющим себя в советских реалиях. В этом мифе — как всякий миф, чреватом возвращением,— следы прошлого становятся знаками возможного будущего. Можно сказать и иначе: нелепый, застывший мир советских 70-х таит в себе потенцию насилия. Каждый праздничный салют напоминает о взрыве, каждая богемная котельная — о бомбоубежище. То событие, ожиданием которого наполнены эти тексты,— возможно, спасение, но, возможно, и последняя катастрофа. Иногда они сливаются в апокалиптическом экстазе:

***

И убожество стиля, и убежище в каждом дворе
возбуждает во мне состраданье и страх катастрофы
неизбежной. Бежать за границу, в сады или строфы,
отсидеться в норе —
но любая возможность омерзительна, кроме одной:
сохранить полыханье последнего света на стенке,
да кирпичною пылью насытить разверстые зенки —
красотой неземной!

Когда история приходит в движение, вместе с ней возвращаются войны. Потенция насилия выводится в действие. Для кривулинской поэзии этот вывод становится одним из переломных моментов. В его стихах появляется нечто вроде публицистичности — настойчивые знаки событий из новостей: Афганистана, Чечни, Югославии. Надмирный взгляд оказывается более невозможен, большое время сжимается до точки. Происходит род взрыва — пока не ядерного, но смыслового. Дело в том, что от обычной социальной поэзии эти поздние кривулинские тексты предельно далеки. В них, как ни странно, становится даже ощутимее неосимволистская природа его стихов. Речь о восприятии мира как огромного текста. Задача поэзии в таком случае — его чтение и наделение смыслом. Война, как потрясающее мир событие, заставляет перепрочесть мир целиком — даже в самых на первых взгляд обыденных проявлениях — под новым знаком вражды, смерти, жертвы, выстаивания. Об этом — одно из самых известных стихотворений Кривулина 1990-х:

Плачьте дети, умирает мартовский снег

в марте — хриплое зренье, такое богатство тонов
серого, что начинаешь к солдатам
относиться иначе, теплей, пофамильно, помордно:
вот лежит усредненный сугроб Иванов
вот свисает с карниза козлом бородатым
желтый пласт Леверкус, Мамашвили у края платформы

черной грудой растет, Ататуев Казбек
переживший сгребание с крыши, трепещет
лоскутами белья в несводимых казарменных клеймах...

Каждый снег дотянувший до марта — уже человек
и его окружают ненужные мертвые вещи
а родители пишут ему о каких-то проблемах

да и письма их вряд ли доходят

Виктор Кривулин. Ангел войны. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram