Как сетка квадратов стала первой утопией

Аристотель отнес Гипподама к числу предшественников Платона в деле изобретения идеального государства. Платон — отец утопии, так что Гипподам ее дед, и при всей шаткости этой генеалогии счет утопий можно начинать с него. Шаткость отчасти компенсируется тем, что Гипподама можно считать архитектором (хотя скорее — городским планировщиком). В споре о том, чем является утопия, текстом или проектом, фигура Гипподама дает архитекторам серьезные основания для самоуверенности.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Фрагмент из «Политики» Аристотеля — едва ли не единственное оставшееся нам повествование о Гипподаме. Он упоминается во многих источниках, но очень скудно. Мы знаем, что он родился около 498 г. до н. э. в Милете и на его юность пришлось восстановление города в 478 г. до н. э. В середине V века он проектирует Пирей (после 446 года до н. э.) и, возможно, участвует в возведении Длинных стен, соединивших порт и Афины. Это наиболее достоверная его работа; известно, что у него был дом в Пирее, о чем упоминает Демосфен в речи против Тимофея, и его именем называлась там городская площадь, возможно, просто потому, что она была рядом с домом. После 443 года он в составе экспедиции, посланной Периклом, отправляется в Италию для основания колонии Фурии и, возможно, планирует этот город. В 408 году до н. э. он работает на Родосе — в этот момент ему около 90 лет — и планирует город там (об этом говорит Страбон). Можно добавить, что в 411 году до н. э., за три года до Родоса, началась новая перепланировка Милета, в результате которой город получил строго регулярную планировку, которую называют гипподамовой, а также примерно в то же время и так же была перепланирована Приена, колония Милета,— но никаких письменных свидетельств о работе Гипподама в Милете нет.

Что же касается Аристотеля, он не вполне доброжелательно настроен к Гипподаму. «Гипподам, сын Еврифонта, уроженец Милета, изобрел разделение полисов и спланировал Пирей. <…> Движимый честолюбием, он склонен был к чрезмерной эксцентричности, а как некоторым казалось, он был очень занят своей густой шевелюрой и драгоценными украшениями <…> и желал показать себя ученым знатоком всей природы вещей»,— начинает он свой короткий рассказ.

«Политика» писалась около 330 г. до н. э.— остается только гадать, что же у Гипподама была за прическа, если о ней помнили через 150 лет после его смерти. Аристотель, скажем честно, рисует нам самовлюбленного дурака, претендующего судить о том, в чем мало понимает. Должен сказать, что для меня это один из решительных аргументов в пользу того, что первую утопию создает именно архитектор — они и по сию пору бывают такими же. Как к этому относиться — вопрос нормы сообщества. Витрувий, излагавший греческую архитектурную науку для римлян через пятьсот лет после Гипподама, начинает свой труд таким списком требований к архитектору: «Он должен быть человеком грамотным, умелым рисовальщиком, изучить геометрию, всесторонне знать историю, внимательно слушать философов, быть знакомым с музыкой, иметь понятие о медицине, знать решения юристов и обладать сведениями в астрономии и в небесных законах». Понятно, что Аристотель (боюсь, как и многие), встретив человека с претензиями на знания во всех этих областях, счел бы его пустым болтуном. Для Витрувия же — это норма профессии.

Политический проект Гипподама Аристотель излагает так.

«Он проектировал государство с населением в десять тысяч граждан, разделенное на три части: первую образуют ремесленники, вторую — земледельцы, третью — защитники государства, владеющие оружием. Территория государства также делится на три части: священную, общественную и частную. Священная — та, с доходов которой должен отправляться установленный религиозный культ; общественная — та, с доходов которой должны получать средства к существованию защитники государства; третья находится в частном владении земледельцев. По его мысли, и законы существуют только троякого вида, поскольку судебные дела возникают по поводу троякого рода преступлений (оскорбление, повреждение, убийство). Он предполагал учредить одно верховное судилище, куда должны переноситься разбирательства по всем делам, решенным, по мнению тяжущихся, неправильно; в этом судилище должно состоять определенное число старцев, назначаемых путем избрания. <…>. Все должностные лица должны быть избираемы народом, т. е. теми тремя частями государства, о которых упомянуто ранее».

За исключением фиксации на числе «три» ничего утопического в этом проекте не наблюдается, а в тех городах, которые мы так или иначе можем связывать с именем Гипподама, следов трехчастного деления нет. И тем не менее я думаю, что одно прямо связано с другим. Главным аргументом в пользу этого является не текст Аристотеля, а то, что мы вообще знаем имя Гипподама.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Его называют творцом регулярного города, автором «гипподамовой планировки», но это условность. Регулярная сетка кварталов возникла задолго до него, мы знаем и египетские, и месопотамские регулярные города, он этого точно не изобретал. Даже Фурии с их регулярной планировкой вписываются в ряд греческих колоний в Италии — Метапонт, Посейдония (Пестум), Акрагант, Неаполис,— которые были регулярными, а к Гипподаму они не имели отношения. Милет со своим образцовым регулярным планом, скорее всего, был построен без него — во время первой реконструкции он был слишком юным, во время второй — глубоким стариком (если вообще дожил и доехал). Приписывание ему открытия регулярного плана можно объяснить некоторой некомпетентностью Аристотеля в области городской планировки (вернем ему упрек во всезнайстве) — в Афинах это было новшеством, впервые примененным в Пирее, а в греческой Италии и Малой Азии регулярный план был едва ли не нормой при строительстве колоний.

Кроме того, мы прекрасно знаем, насколько условно понятие автора применительно к градостроительству. Сотни античных городов имеют регулярные планы, но мы не знаем авторов ни одного из них. Даже имен архитекторов от греческой античности осталось немного, что уж говорить о городских планировщиках — они и сегодня зачастую безымянны. Иное дело философия. История философии — это ведь просто адресная книга, тут любой фрагмент, иногда довольно абсурдный («все из воды», Фалес), подписан именем — она тем и отличается от безымянной мудрости древних, что состоит из личных высказываний, которые можно оспаривать. Иначе говоря, не будь Гипподам философом идеального города, его бы никто не знал.

При всем благодарном уважении к Аристотелю, сохранившему нам имя и мысли Гипподама, мы вправе предположить, что он его сильно отредактировал. Собственно, его интересовало только то, что потом перейдет к Платону,— трехчастное деление, которое он критикует с обстоятельностью, сильно превышающей изложение «большей и наиболее примечательной части предполагаемого Гипподамом устройства». Это обычный прием Аристотеля в полемике с Платоном — он редко нападает на учителя прямо, а предпочитает найти кого-нибудь со схожими идеями и уж его-то выставить глупцом. Это весьма благонравно, но это не значит, что проект Гипподама сводился к троице. Вероятно, нет, но мы не знаем, что там было еще.

Можем предполагать, хотя это спекуляция. Если Гипподам ухитрился пронести свое имя и даже запоминающуюся прическу до нас через 25 веков, воспользовавшись адресной книгой философии, то, вероятно, он должен был бы принадлежать к какой-то философской школе. Выбор у него в V веке до н. э. был невелик — или пифагореец, или софист. Выдающийся российский антиковед Владимир Гуторов привел убедительные соображения того, что Гипподам не принадлежал к пифагорейцам и скорее был софистом. «В научной литературе существуют различные оценки относительно влияния пифагореизма на философскую систему Гипподама. <…> Однако имя Гипподама никак не было связано с пифагорейской философией. Философ не фигурирует в списке 218 пифагорейцев, который составил Ямвлих». Связь Гипподама с пифагорейцами фиксируется во многих позднеантичных источниках, но в ранних его нет.

Спорить с такими авторитетами, как Ямвлих и Гуторов, бессмысленно. Мне, однако, дорого то, что поздняя античная традиция связала Гипподама с пифагорейцами, приписывала ему несколько пифагорейских текстов (написанных, видимо, позднее и сохранившихся только в цитатах и упоминаниях). Софисты архитектуре дают мало, а на пифагорейцев можно надеяться. Гипподам хотя бы, следуя логике Витрувия, «внимательно слушал философов» и вряд ли был совсем не знаком с пифагорейскими идеями. Пифагор до своего изгнания жил на Самосе — в непосредственной близости от Милета, где его прекрасно знали, а Фурии — это колония Сибариса, главного центра пифагорейцев в Италии.

На поверхности идея связать с пифагорейцами увлечение Гипподама тройками. «Они говорят, что он (Пифагор.— Г. Р.) <…> соединил три линии, составляющие государственные устройства, совпавшие своими концами и образовавшие один прямой угол, так чтобы одна линия имела природу числа 3, вторая — 5, а третья представляла собой среднее между ними»,— пишет тот самый Ямвлих, который так досадно не включил Гипподама в число 218 пифагорейцев. У меня лично это рассуждение вызывает ассоциации со схемотехниками в семинарах Георгия Щедровицкого, которые я посещал в возрасте Гипподама до его отъезда из Милета,— ничего не понятно, но возникает ощущение, что мир ухватывается формулой. Мысль о том, что власть определяется через прямоугольный треугольник как корень квадратный из суммы квадратов воинов и крестьян, увлекает — это задает ей хоть какие-то рамки. Однако здесь важнее не конкретное уравнение, а ощущение таинства, магии, которая окружает теорему Пифагора (одно из приписываемых Гипподаму сочинений называлось «О теореме Пифагора»).

Нужно представить себе процесс проектирования античного города, то, что, собственно, делал Гипподам. Проекта в современном смысле не было, возможно, были какие-то схемы, но переносить чертеж на землю в масштабе никто не умел. Границы города, линии улиц, жилые кварталы, места храмов и общественных сооружений обозначались прямо на земле, рвами. Рисование будущего города на земле в предшествующей традиции было магическим действием — мы хорошо знаем это по хрестоматийному описанию основания Рима (753 г. до н. э.) у Плутарха. «Он (Ромул.— Г. Р.) вызвал из Этрурии людей, которые дали ему подробные сведения и советы относительно употребляющихся в данном случае религиозных обрядов и правил, как это бывает при посвящении в таинства. Возле нынешнего Комиция был вырыт ров, куда положили начатки всего, что считается по закону чистым, по своим свойствам — необходимым. В заключение каждый бросил туда горсть принесенной им с собою с родины земли, которую затем смешали. Ров этот по-латыни зовут так же, как и небо,— мундус. Он должен был служить как бы центром круга, который был проведен как черта будущего города. Основатель города вложил в плуг сошник, запряг быка и корову и, погоняя их, провел глубокую борозду, границу города. <…> На месте предполагаемых ворот сошник вынимали и приподнимали плуг, вследствие чего оставалось пустое пространство. На этом основании вся стена, кроме ворот, считается священной: ворота не считаются священными, иначе религиозное чувство не позволяло бы в таком случае ввозить или вывозить то, что необходимо».

300 лет, прошедших от Ромула до Гипподама, срок большой, но сегодня время течет быстрее, и расстояние между ними не такое, как от Петра Великого до нынешних времен, а скорее как от Сталина до них же. Вряд ли основателям Фурий было совсем неведомо то ощущение таинства, которое возникало при основании города. Но на место тех сведений и советов, которые сообщили Ромулу люди из Этрурии, Гипподам должен был поставить нечто, что делало бы священной прямоугольную сетку квадратов, придавало бы ей сродство с высшей гармонией мироздания. Пифагорейство подходило для этого идеально, ведь простые числа, фигуры и отношения между ними мыслились в этой парадигме как начала мироздания, и их изучение было мало отличимо от поклонения им. В этой логике возникает и поклонение Троице. Никомах Герасский пишет: «Некоторые называют тройку первым совершенным нечетным числом, поскольку оно первым знаменует все целиком: начало, середину и конец. Обозначая тройкой исключительное, говорят о трижды счастливых и трижды блаженных. Молитвы и возлияния совершаются трижды».

В этом случае «гипподамова планировка» оказывается чем-то промежуточным между рациональным математическим построением и магической формулой, она привносит в пространство дух рациональности с упором на слово «дух». Процитирую замечательного киевского философа архитектуры Андрея Пучкова: «В трактате „О счастье" говорилось „о гармонии и божественном строении космоса", без которых этот космос не мог бы существовать в благополучном состоянии, и если бы не было благозакония (во всех смыслах, в том числе и градоустроительном) в городе, не было бы „ни одного доброго и счастливого гражданина… Ибо как гармония — «добродетель» космоса, так благозаконие — добродетель полиса, а здоровье и сила — добродетель тела"». Заключение городской жизни в квадрат — это не планировочный прием. В парадигме пифагорейства это придание ей высшего смысла.

У нас есть еще одно свидетельство о Гипподаме — комедия Аристофана «Птицы». Там строится на облаках город Тучекукуевск, в который переселяются десять тысяч человек, становясь птицами. В начале появляется некто Метон.

«Метон: Я землемер. Хочу отмерить каждому / Полоску воздуха. <…> Затем прямую, тоже по линеечке, / Я проведу, чтоб круг квадратом сделался. / Здесь, в центре, будет рынок. К рынку улицы / Пойдут прямые. Так лучи расходятся, / Сверкая, от звезды. Звезда округлая, / Лучи прямые».

Аристофан издевается над Метоном (что, к сожалению, тоже часто случается с архитекторами), и это одно из указаний на то, что утопическая природа градостроительной деятельности хорошо сознавалась. Он издевался над всеми новыми проектами преобразования общества — достаточно вспомнить его «Женщин в народном собрании», о которых в нынешнюю эпоху феминистического ресентимента и вспоминать-то небезопасно. Не все ученые согласны с тем, что под именем Метона в комедии выведен Гипподам (Вячеслав Глазычев, например, это решительно отвергал), тем не менее это достаточно распространенное мнение, чтобы к нему присоединиться. А если убрать ернический аспект Аристофана, то перед нами проект города на небесах, архитектор которого решает сугубо пифагорейскую задачу, известную как квадратура круга, и это, конечно, впечатляет. Я бы подчеркнул и ее градостроительный аспект — в «гипподамовой сетке» нет центра, что страшно затрудняет проектирование города в этой системе. То, что у Метона круг превращается в квадрат, который центр звезды, из которой расходятся лучи улиц,— это, видимо, намеренная абракадабра. Но в ней читается след поиска небесной гармонии в градостроительной композиции, которая осмысляется как решение пифагорейской задачи.

Увы и ах, все это домыслы. И тем не менее я полагаю очевидными следующие пять тезисов. Во-первых, автором первой утопии в истории был Гипподам, и только потому, что он добавил к известной до него регулярной планировке утопическое измерение, мы знаем его как автора этой планировки. Во-вторых, этот утопический момент предполагает, что город строится исходя из соответствия высшим законам и для приближения к гармонии мироздания, то есть город — это инструмент для достижения высшего блага. В-третьих, парадигмой для осмысления этих законов являлось пифагорейство, заменившее здесь практиковавшиеся прежде ритуалы и магию. В-четвертых, не только философия, законы, государственное управление способны загнать горожан в мир высшего блага. Вместе с ними и даже до них тому же служит геометрия городского пространства. Природа человека меняется из-за того, что он живет в квадрате, и потому первым инженером человеческих душ оказывается архитектор. И в-пятых, мы не знаем, в чем состояла первая утопия. Однако она была реализована и от нее есть след — «гипподамова планировка». Остается только гадать, что там на самом деле имелось в виду.

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram