В ГМИИ имени А. С. Пушкина, в Галерее искусства стран Европы и Америки, проходит выставка «Между землей и небом». Она объединяет офорты Рембрандта и Гойи с графикой авангардиста Василия Чекрыгина и картинами нонконформиста Эдуарда Штейнберга. Сюжеты произведений столь разных художников перекликаются с мрачными ощущениями нынешнего времени, считает Игорь Гребельников.
Выставка готовилась спешно как замена другому проекту, который не состоялся из-за приостановки отношений Пушкинского музея с западными партнерами. Формально «Между землей и небом» приурочена к 85-летию Эдуарда Штейнберга (1937–2012), яркого представителя советского андерграунда. Но кураторы придумали выставку, которая недвусмысленно откликается растерянности, тревоге, скорби наших дней. А в соратниках советского нонконформиста оказались художники самых разных эпох.
«Деревенский цикл» (1985–1989) Штейнберга посвящен умершим жителям нижегородской деревни Погорелка, где у художника был дом. Некоторых из них Штейнберг вспоминает поименно, но о прямом портретном сходстве нет речи. Это, можно сказать, символические образы, с броскими отсылками к супрематизму Малевича и его «Крестьянскому циклу». Будто на воспоминания о конкретных людях накладывается то, что от них осталось: полуразрушенные избы, заколоченные окна, кладбищенские кресты. Так будто «очеловечивается» и язык супрематизма.
«Деревенский цикл» Штейнберга — пример художнического переживания действительности, от которого кураторы выставки протягивают руку к другим эпохам, другим художникам из собрания Пушкинского музея. И вполне уместными тут оказываются офорты Франсиско Гойи (1746–1828).
Листами из его серии «Диспаратес» («Нелепицы»), созданными в 1816–1820 годы, открывается выставка. Сюрреалистические образы вроде бы причудливо обыгрывают испанские пословицы, но больше похожи на болезненные видения, ночные кошмары. К тому времени художник пережил целый ряд напастей и ударов судьбы: болезнь, приведшую к глухоте, преследования за богохульные «Капричос» и остракизм, вызванный в том числе и политическими обстоятельствами, связанными с войной за независимость Испании, а ведь когда-то он был придворным портретистом. В офортах «Диспаратес» мир будто слетел с катушек, им правят темные силы, какие-то чудовища, люди гибнут либо пытаются спастись.
Абсурдность человеческого существования, отчаяние, смерть — такими ощущениями проникнута вся серия. За исключением, пожалуй, единственного листа — «Способа летать», где люди, наделенные крыльями, подобно летучим мышам, парят над тьмой происходящего на земле.
Созвучной циклу Гойи оказывается графика Василия Чекрыгина (1897–1922), художника трагической судьбы, погибшего в 25 лет, в расцвете творческих сил. Настроение этому разделу выставки задает серия рисунков углем «Воскрешение мертвых», созданная в последний год его жизни. В безрадостные годы после революции и войны Чекрыгин обращается к идеям Николая Федорова из его «Философии общего дела». В частности, к идее победы над природой — воскрешения мертвых. Рисунки Чекрыгина будто переживание самого этого фантастического процесса: бесконечные фигуры людей, группами и поодиночке, мающихся в ожидании новой жизни. Этими размытыми портретами можно запросто иллюстрировать дантовское «Чистилище», а то и «Ад».
Вздохнуть с облегчением зрителю, пожалуй, помогут офорты Рембрандта — ими завершается выставка. Это и само по себе отрада — редкая возможность увидеть его шедевры «Три дерева» (1643), «Христос, окруженный больными» (1643–1649), «Три креста» (1653). К тому свету, который на его гравюрах высвечивает из тьмы самые мрачные сцены страстей Христа, сегодня тоже хорошо бы присмотреться. Хотя это по-своему непросто: не только из-за размеров оттисков, но и из-за шквала рвущих душу фотографий из сегодняшних новостей.