 |
Генрих Семирадский. "Фрина на празднике Посейдона в Элевсине". Мелкобуржуазное любование обнаженным телом, порнография и антиисторизм низкохудожественного свойства. Эту картину современная критика осудила за то, что живопись при близком рассмотрении не светится, а блестит |
На выставке "Пленники красоты" в Третьяковской галерее впервые был показан целый пласт русского искусства — того, что называется словами "академизм" и "салон". Это художники, которые в XIX веке вместо язв русского общества (крепостного права, тяжелого положения трудового народа, трагической судьбы думающего и чувствующего человека при царизме) изображали романтическое и прекрасное — идиллические пейзажи, женскую красоту, величественную архитектуру и счастливую жизнь аристократии. Это искусство в советское время рассматривалось как яркая демонстрация лживой сущности царизма и третировалось историками и критиками. Как это ни поразительно, несмотря на то что политическая ситуация больше не требует обличения язв крепостнического царизма, актуальная художественная критика полностью солидаризировалась с советскими историками и гневно осудила отход художников XIX века от изображения правды жизни.
Статей о выставке вышло около сотни, и были они разными. Но при всем разнообразии было некое единство построения. Начиналось с того, что перед нами крупнейший выставочный проект, живопись хранилась в запасниках или в частных коллекциях, ее никто не видел. Потом вспоминали художников-передвижников Крамского и Репина, осуждавших салонную и академическую живописи своих соседей по эпохе Семирадского, Сведомского, Маковского и т. д. Вслед за ними, говорилось далее, советские искусствоведы называли все это безвкусным китчем, пошлостью и мертвечиной, и только частные коллекционеры ценили эту живопись и ее собирали. Наконец, сегодня на международных аукционах она стоит безумных денег.
Казалось бы, дальше должен был следовать недвусмысленный вывод: наконец-то нам вернули наше национальное достояние. Но тут происходил какой-то странный сбой. Вместо восхваления живописи и подвига куратора Татьяны Карповой, собравшей всю эту выставку, на два-три абзаца шло какое-то юление, в результате которого получалось, что лучше бы нам это национальное достояние не возвращали. Казалось, что вся прогрессивная критика попала в положение романтического юноши, получившего строгое католическое воспитание, который неожиданно унаследовал состояние от дядюшки, контролировавшего сеть публичных домов: деньги большие, но сердце не приемлет.
 |
Виктор Васнецов. "Иван Царевич на Сером Волке". Трактовке сюжета ощутимо недостает глубины. Псевдорусский колорит картины призван скрыть некритические заимствования у буржуазных художников-мистиков стиля модерн |
"Если подойти к картине Сведомского или Семирадского близко,— пишет один из самых тонких сегодняшних критиков Сергей Хачатуров,— увидишь: живопись не светится, а блестит". Тут тонкая метафора, игра с пословицей "Не все то золото, что блестит", это надо оценить, я понимаю. Но ведь какая привередливость! Картины большие, смотришь издалека, кажется — прямо светится, а подойдешь поближе — нет, не светится, блестит. То ли дело, скажем, "Бурлаки на Волге".
"Оказавшись в зале, наполненном томными одалисками, милующимися коровами и приторно-голубыми пейзажами, невольно чувствуешь, что захлебываешься в море сладкой патоки",— описывает свои ощущения Анна Линдберг. Действительно, беда. Тут у тебя нежится томная одалиска, за окном милуются коровки под голубым небом — хоть на стенку лезь. А заключалось все и вовсе жестко. Как раз там, где должно бы по логике идти про новооткрытое национальное достояние, совсем другое получалось. "Болотные огоньки салонных мастеров губительны для исследователей,— закончил световоздушную тему Сергей Хачатуров.— Татьяна Карпова иные опусы Крамского, Поленова назвала 'срывом в салон'. В ту же субстанцию упали и авторы выставки". "Деньги напрямую навязывают свои новые вкусы музею",— подвел итог самый известный арт-критик постсоветского времени Андрей Ковалев.
Бывает нормальный текст про художника. Он выглядит так: "Еще в детстве NN проявил необыкновенные способности к рисованию. Но всю свою жизнь он страдал от непонимания. Его первую выставку обругал такой-то, его буквально травили такие-то. И вот теперь, глядя на его картины, мы наконец понимаем..." Тут получалось все то же самое, только вдруг в конце шло: "Мы наконец понимаем, что правильно его травили. Был он вторичным пошляком, и лучше бы ему и в детстве не проявлять способности к рисованию".
 |
Валерий Якоби. "Девушка с саблей". Яркий пример слабости в передаче световоздушной перспективы, усугубленный двусмысленностью сюжета, опошляющего стремление женщин Востока к свободе и независимости |
Я уж сначала решил, что надо бы сказать: господа, ну вы все-таки разберитесь у себя в голове, ну нельзя же прямо так вываливать весь тот мусор, который вам в школе туда запихали. Ну да, у нас было тяжелое детство, мы учились в советское время, читали советские книжки. Но вот коллеги-литературоведы уже выяснили, что не обязательно строить литературный процесс по Максиму Горькому. Давайте и мы как-то шире посмотрим, не обязательно же все бурлаками мерить. А потом раздумал я к этой широте взгляда призывать. Раздумье это нашло на меня в городе Вене во время довольно пафосного обеда с директором Музея декоративно-прикладного искусства Питером Нойвером.
Это очень известная фигура, директор, куратор, эксперт. Я его очень высоко ценю. И вот, представьте себе, обед, кругом спонсоры, мелкие кураторы виляют хвостом, светская жизнь. Слово за слово, Россия, авангард, и вдруг он прямо раскричался: "Долой буржуазию! Кругом мертвечина, засилье пошлости, китч! Вена — насквозь прогнивший город, Австрия — фашистская страна!" Я даже с некоторым опасением стал оглядываться, как бы мертвечина вокруг не разобиделась, но они ничего. А одна дама — вся в брильянтах, фондрайзер — бросилась к нему целоваться по случаю единства взглядов.
 |
Константин Маковский. "Портрет В. А. Морозовой". Характерный случай яркой колористической беспомощности |
Понять их непросто. Ходишь и думаешь: какие у них, собственно, претензии к буржуазии? У Маркса были претензии к буржуазии — она эксплуатировала пролетариат, пролетариат страдал, Маркс страдал за него. Но это старая история. А сегодня-то! Ну попробуйте вы найти в Вене пролетариат! Может, турки? Как говорится, пролетариату нечего терять, кроме своих золотых цепочек. Нет, это совсем непонятно, кроме как разве что через традицию. Вот у казаков была традиционная неприязнь к евреям. Они тем и отличались, что всегда их недолюбливали и на том стояли, и это отчасти была их казацкая идентичность. Так и с западными интеллектуалами — их идентичность строится на том, что они традиционно недолюбливают буржуазию.
Но как быть нам? У нас традиции неприязни к буржуазии совсем другие, идентичность интеллектуала на них не построишь, потому что так строилась совсем другая идентичность — знаете, чистые руки, холодная голова и неприязнь к буржуазии. Но, с другой стороны, пытаться объяснить это нашим западным братьям по разуму примерно так же безнадежно, как пытаться объяснить жене, что она неправильно водит машину. Она скорее назло врежется, чем согласится. Единственный выход — как-то напрячься и внутри себя нашарить какую ни есть антибуржуазность.
И вот тут заветы передвижников очень помогают. Действительно, народ страдает, а тут томные одалиски. Как-то неловко. Где, спрашивается, правда жизни? Что за пошлость? Что за китч? Надо, господа, жить по заветам Ильи Ефимовича Репина. Только так можно стать настоящим западным интеллектуалом и избавиться наконец от родимого пятна советской провинциальности.