Когда надежды были большими
Что нам осталось от Виктора Цоя
21 июня лидеру группы «Кино» Виктору Цою исполнилось бы 60 лет. К юбилею приурочена масштабная выставка в московском Манеже, на стадионах и летних фестивалях выступает возродившееся «Кино» — музыканты старых составов с записанным голосом и видео своего фронтмена. Юрий Сапрыкин — о том, что слышится сегодня в этих хорошо знакомых песнях.
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Этот возраст еще недавно считался пенсионным, но для русского рока по нынешним временам это законная вторая молодость. Человек, который в июне 2022-го разменял бы седьмой десяток, оказался бы моложе Шевчука, Кинчева, Бутусова и Сукачева — и лишь немногим старше, например, Вадима Самойлова. Наверняка его ждали бы на летних фестивалях — тех, что еще проводятся, несмотря на «сложные времена». Еще больше ждали бы от него высказываний по поводу «сложных времен» — чью бы он занял сторону? Возродившееся «Кино» действительно выступает этим летом на больших опен-эйрах, но представить самого Цоя на этих фестивальных сценах — или в этом жестко поляризованном политическом контексте — почему-то совершенно не получается.
Про народных героев такого ранга всегда кажется: они уходят как будто специально, чтобы не принимать участия в чем-то, что начнется после них. Мы никогда не узнаем, что стало бы с Высоцким в перестройку, и не услышим комментариев Летова по поводу присоединения Крыма, так было угодно судьбе, ей виднее. По поводу Виктора Цоя, казалось бы, тоже понятно, чего он счастливо избежал: даже не «коммерциализации» русского рока (собственно, «Кино» со своими стадионными концертами успело выступить ее флагманом), а всей мелкотравчатой медийной суеты 1990-х — презентация нового CD в клубе «Вудсток», концерт в рамках тура «Голосуй или проиграешь», съемки для журнала Cool, ну и так далее. В длинном подробном ролике с похорон Цоя, выложенном на YouTube, не видно ни Каспаряна, ни Гурьянова, зато много Айзеншписа, ходит совсем молодой еще Константин Эрнст, присутствует даже Александр Абдулов. К 1990-м, какими они обернулись для иных героев тех лет, все было готово — но судьба распорядилась иначе. Цой во всем последующем не участвовал, не состоял, не привлекался — и остался непререкаемой величиной, легендой, не подвергшейся эрозии. Но представить лидера «Кино» на предвыборном ельцинском концерте (или предположить, что он отказался бы от участия в нем) еще возможно, а вот вписать его в картинку лета 2022-го, где-то между отмененными концертами ДДТ и батальными сводками в телеграме Чичериной,— совсем не выходит. Эпоха ушла по-настоящему, это не дежурная фраза, никаких точек пересечения не осталось.
Эта непреодолимая пропасть становится особенно заметной на самом масштабном, наверное, мемориальном мероприятии, когда-либо устроенном в честь Цоя,— выставке-блокбастере в Манеже. Небывалый размах, сложнейший продакшен, море трогательных деталей вроде переписанного от руки отчета о концерте Duran Duran или специального стенда с цоевскими барсетками — и полное отсутствие какого-либо сообщения, истории о Цое, которую хотелось бы рассказать. Из выставки мы узнаем, что Цой был окружен такими-то людьми, записал некоторое количество музыкальных альбомов, играл на гитарах, бывал за границей; экспозиция могла бы называться «Жил такой парень». Показателен в этом смысле огромный зал, посвященный неснятому фильму Рашида Нугманова,— и рядом полтора постера про «Ассу»; по поводу того, что на самом деле было, надо как-то определяться, а с небывшего спрос невелик. Время, пережитое совсем недавно, становится теперь предметом чистой археологии: можно собрать все материальные артефакты, от плащей до авиабилетов, но живой картины из них не складывается. Каким образом «Кино» стало возможным именно в этой точке времени и пространства, почему оно стало именно таким, как это ощущалось тогда — здесь не то чтобы не дают ответов, а даже не задают таких вопросов. Судить тебе, дорогой зритель.
Фото: Коммерсантъ / Антон Белицкий / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Эмин Джафаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Эмин Джафаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Антон Белицкий / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Эмин Джафаров / купить фото
Наверное, кураторы могли бы сказать, что у каждого свой Цой и не стоит навязывать однозначных интерпретаций, и были бы в этом правы. Цоя действительно хватило на всех, и к каждому он повернулся своей особенной стороной. Песня «Кукушка» и песня «Мы ждем перемен» стали маркерами общественных страт, во всем другом противоположных. Ребятам из модных заведений интересен ранний, «лоу-файный» Цой, парни с панельных микрорайонов уважают позднего, героико-романтического. Сам цоевский лирический герой проделал путь от персонажа, иронически смотрящего на все происходящее со стороны, к человеку, переживающему все происходящее как извечную общую судьбу, то ли российскую, то ли мужскую, то ли вообще человеческую,— и местоимение «я» в его текстах c течением лет уступило место слову «мы». А есть еще последний «Черный альбом», уходящий от героики к меланхолии (и от множественного числа первого лица возвращающийся к единственному), и та же «Кукушка», ставшая со временем гимном «силы-в-правде», слушается в нем как признание человека, от которого по инерции ждут чего-то героического — но он растерян, неуверен, потерялся в пути. И каждое цоевское настроение и мироощущение можно примерить на себя — и чувствовать при этом связь с чем-то общим, внутри чего всех этих разделений не существует.
Интересно, как совпали во времени (и, видимо, навсегда теперь разошлись в пространстве) два больших высокотехнологичных шоу, в которых на сцену выходят давно и безвозвратно покинувшие ее артисты,— российские концерты возродившегося «Кино» и лондонские шоу ABBA, представленной теперь в виде цифровых аватаров. Оба зрелища — крайне эмоциональные: люди плачут, погружаются в воспоминания, переживают флешбэки из молодости, но, кажется, в этой гамме чувств есть небольшое различие. 3D-копии молодых ABBA существуют в каком-то иллюзорном, постчеловеческом мире — где люди уже сбросили ветхую плоть и обрели вечную дигитальную молодость, здесь все и навсегда молоды и красивы и вечно длится эйфорическая мелодия «Dancing Queen» — и это захватывающе, но и немного жутко. Концерты «Кино», напротив, подчеркивают дистанцию: Цой присутствует здесь как призрак, тень на экране, нарисованная картинка, иногда преднамеренно архаичная. Фигура отсутствия. Все как тогда, только саунд стал лучше,— но до этого «всего» не дотянуться, как до собственной молодости, и Цоя, который жив, на сцене нет. И это захватывающе, но и до боли печально.
Наверное, если можно говорить об исторической миссии «Кино», она заключалась в том, что песни Цоя для его первых фанатов стали неким курсом молодого бойца, тренировкой и защитой, которые пригодились в 1990-х. Война как вечное противостояние между землей и небом, крах привычной жизни как повод закрыть дверь и уйти в ночь, способность переживать любые испытания как картинку из фильма с Брюсом Ли — все это пригодится и на первой чеченской, и в мирной жизни эпохи первоначального накопления. Цой дал слова, риффы и общее стоически-бесстрастное мироощущение, которые помогли все это пережить — но сам ничего из этого не прожил; песни про группу крови и бойцов, о траву вытирающих мечи, были спеты, когда тогдашние бойцы, выдохнув и перекрестившись, возвращались из Афгана, а никакой новой крови еще не предвиделось. Эти песни — идеальная рамка для будущих событий, которые их автор, может быть, предвидел, но не увидел. Глядя сегодня на отсутствующего на сцене Цоя, мы бессознательно возвращаемся к утраченному времени, когда никаких будущих трагедий и разочарований и никаких нынешних разделений — на ватников и либералов, бумеров и зумеров, айфон и шансон, патриотов и предателей, у каждого из которых свой Цой,— не было даже в проекте.
Цой — как всесоюзный одноклассник, который ушел раньше всех: мы будто бы пришли на встречу выпускников, подсчитываем новые морщины и делимся утраченными иллюзиями, а он остался молод и чист. Он спел про разные варианты нашей будущей судьбы — но спел так, как можно думать о них, когда они еще не прожиты, когда в них слышатся только обещания и надежды. Цой — это детство нынешней страны, пришедшееся на эпоху перестройки, когда ничего еще не произошло, но в каждом впервые появляющемся слове (будь то даже «хозрасчет», «суверенитет» или «шоу-бизнес») и возможном историческом повороте слышалось что-то манящее, обещание новой жизни, которая ждет впереди. Как и большинство воспоминаний детства, перестройка сегодня стерта из коллективной исторической памяти, песни «Кино» — то немногое, что осталось, как пресловутый вкус пломбира за двадцать копеек. Находясь в прямо противоположной точке исторической траектории, легко сделать вывод: то, что было обещано тогда, не сбылось или обернулось своей темной стороной, но силы и свежести цоевских песен это не зачеркивает: они возможны были в такое время, и только в такое. Даже для аудитории, по возрасту не заставшей этих обещаний и надежд, в музыке «Кино» все равно слышится напоминание о времени, когда надежды были возможны и в них не было никакой тьмы. Не говори с тоской — их нет, но с благодарностию: были.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram