Сущности людей и сущности вещей
Наталья Нестерова в Третьяковке
выставка живопись
В Третьяковской галерее на Крымском валу открылась юбилейная выставка Натальи Нестеровой. Ничего общего со сценарием обычной юбилейной выставки она не имеет. Пытаясь ответить на вопрос, актуально ли сегодня искусство 1970-х, ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН неожиданно для себя стал сомневаться в том, было ли у нас еще какое-либо достойное искусство после 70-х.
Наталья Нестерова родилась в 1944 году. Что такое жанр юбилейной выставки, все мы знаем: сотни работ, ранний период, статусные работы зрелого периода, творчество последних лет, стойкое ощущение опустошенности в конце. К этому, собственно, и готовишься, и совершенно зря. Выставка Нестеровой сделана так, будто это, скажем, выставка Фалька — около тридцати картин, и скажите спасибо, что удалось привезти хотя бы это. Никаких тебе "коллекция художника", "частная коллекция", только музейные собрания, отбор, который даже не назовешь строгим — зверский.
В центре экспозиции — два евангельских цикла, один 2004 года ("Тайная вечеря", "Снятие с креста" и "Поцелуй Иуды"), второй 1990-го (тот же "Поцелуй Иуды", "Моление о чаше" и "Омовение ног"). Про себя я довольно давно думаю, что современный художник — неважно, русский или западный — изобразить Христа не в состоянии. Нет, он, конечно, может его нарисовать, но со специфической целью. Либо чтобы доказать, что современное искусство может и такое, и в этом случае нужно использовать вместо краски слоновий навоз, либо чтобы показать, что передовиков производства раньше рисовали только под нажимом власти, а хотели-то Христа, и в этом случае он получается вылитым передовиком производства. Поставить себе задачу просто соотнести себя с Христом они не могут и все. И когда ты идешь на юбилейную выставку заслуженного художника РФ, академика Российской академии художеств, лауреата премии "Триумф" и т. д. и т. п. и знаешь, что специально к этой выставке она нарисовала "Тайную вечерю" и "Снятие с креста", то ты заранее тоскуешь и думаешь, ну а здесь кто будет — слоновий навоз или передовик производства? Или — уж имея в виду, что перед тобой художник-семидесятник — бородатый интеллигент-каэспэшник?
И вдруг ты видишь Христа, которого принимаешь. Это всегда чувство поразительное, а тут, поскольку уж никак не ждал, оно совсем тебя накрывает. У Нестеровой "Тайная вечеря" выглядит как аскетическое восточное застолье, и лица ее героев несут в себе ощутимый семитский акцент, но это, пожалуй, такие семитские лица, которые как-то готовы к тому, чтобы быть изваянными в рельефе храма. Тайная вечеря — сущность того, что вообще такое застолье, почему люди собираются, чтобы вместе переломить хлеб и выпить вино; собрание апостолов — сущность того, что вообще может происходить между людьми, когда они долго вместе и кто-то кого-то любит, а кто-то — нет; лица — сущность лица, того, что вообще у людей бывает на этом месте.
Наталья Нестерова, очевидно, трудно шла к этим образам, потому что в висящем напротив евангельском цикле 1990 года все лица заменены масками. И там все точно найдено — позы, будто уже ставшие архаическим фризом, колорит, одновременно и концентрированный, и приглушенный, композиция, когда фигурам немного тесно в формате картины, и есть в этом что-то от обычной восточной тесноты пространства, но лиц — нет, вместо них все в масках, так, будто нам ясно говорят: а лики вам увидеть не дано. А потом оказывается, что все-таки дано. Через 14 лет — вот они.
Понятно, что после того, как ты принимаешь Христа у художника, ко всему остальному ты уже относишься как к само собой разумеющемуся. Люди могут и должны быть только такими, рисовать можно и стоит только так. Наталью Нестерову принято причислять к семидесятникам, но у нее вообще-то семидесятнического не так много. Она не любит сложных аллегорий и зашифрованности, она не стилизует ни мирискусников, ни народного примитива, ни декоративной орнаментальности. Ее, пожалуй, стоит назвать самой последовательной русской сезаннисткой, делая акцент как на русском, так и на Сезанне. Из Сезанна можно взять многое, но русские видят в нем одно — стремление создать сущность. Человека, вещи, пейзажа, всего — главное, сущность вещи, не то, как она живет в конкретике обстоятельств, а то, как она бытийствует вообще.
Именно такими у нее и получаются люди. Иногда они прыгают, иногда катаются на велосипеде, иногда прогуливаются по пляжу, но при этом такое ощущение, что они никогда не двигаются, а просто есть, как статуи. Если статую везут на грузовике, то она ведь все равно не двигается, а пребывает — так же и ее герои. У них нет биографии, глядя на них, понимаешь, что они никогда не были детьми и никогда не станут стариками, они — свои сущности, и они всегда в том возрасте, в котором изображены. Они не прекрасны и не ужасны, они не характерны и идеализированы, они просто есть. В принципе таким редуцированным до сути феноменам довольно трудно существовать в реальном мире, ландшафте, городе, но и город, и ландшафт у Нестеровой тоже сведены к сути. Равнина, обрыв, гора, вода. Дом. Все.
Можно сколько угодно предвзято относиться к позднесоветским художникам. Их время ушло, и обычно, когда попадаешь на их выставки, ощущаешь некоторую их неловкость от того, что они продолжают жить со своими ушедшими вкусами и идеями. Но здесь какая-то обратная ситуация, потому что ощущаешь собственную неловкость просто от того, что рядом с тобой еще очень недавно было, еще даже есть искусство, взявшее невероятно высокую ноту. И то, что современность с ним не пересекается, кажется не его проблемой. Скорее проблемой современности. Твоей собственной проблемой.