В Париже на 98-м году жизни скончался великий театральный режиссер, педагог и мыслитель Питер Брук.
Питер Брук
Фото: Tony Gentile / Reuters
Питер Брук
Фото: Tony Gentile / Reuters
Закончилась одна из самых счастливых, долгих и плодотворных творческих биографий в истории мирового театра. Последние как минимум лет тридцать английский режиссер Питер Брук, живший и работавший в Париже, считался самым великим человеком театра во всем мире, непререкаемым авторитетом, сила которого подтверждалась не столько всеми возможными международными премиями и даже не непосредственными зрительскими впечатлениями — публика легендарных спектаклей Питера Брука по естественным причинам все редеет и редеет,— а неким всемирным консенсусом. Имя Брука стало синонимом режиссуры, примером чистого, непрерывного и ответственного служения сцене.
Питер Брук всегда стремился к универсализму, не привязывался к однажды уже найденному, менял стили и способы работы.
Он никогда не признавал превосходства какой-то одной культуры — мир всегда был для него един, бесконечен, наполнен разнообразными и равноправными традициями.
Уже будучи британской знаменитостью, в 1970-е годы, переехав из Англии и основав в Париже Международный центр театральных исследований, он стал много ездить по Африке и Азии, пытаясь найти истоки театра не только в религиозных ритуалах, но и в обычной жизни людей, далеких от мировых театральных столиц. Самым ярким продуктом этих поисков стала многочасовая «Махабхарата» — спектакль под открытым небом по древнеиндийскому эпосу, впервые сыгранный в карьере Бульбон около Авиньона во время знаменитого фестиваля. Именно с тех пор в обиход и вошло понятие «мировой театр» — не как совокупность обособленных сценических традиций, но как единое явление. И Брук заинтересовался мировым театром не как европейский миссионер или деловитый фестивальный коммивояжер, а как партнер или даже просто ученик.
У него не было единой эстетики, которой он был бы верен всю жизнь. Он просто был открыт всему, что помогало постигать мир и сцену. В конце 1980-х, приехав в Москву, Брук говорил о Станиславском занимательнее и глубже, чем многие из тех, кто посвятил «системе» всю жизнь. Одним из самых знаменитых его спектаклей был спектакль-диспут «Марат/Сад» по пьесе Петера Вайса, интеллектуальной остроте которого, возможно, аплодировал бы сам Брехт. Брук внимательно относился к творчеству новаторов, уходивших от театра к духовным практикам, в частности к опыту польского гения Ежи Гротовского. Но сам он всегда работал не «для себя», а для публики, отдав в свое время должное и актерскому лицедейству, и сценической зрелищности.
Брук знал главное: нужно всегда меняться, чтобы оставаться живым. Понятие живого театра было для него ключевым.
В своей книге «Пустое пространство», ставшей обязательным чтением для всех, кто занимается театром, Брук подробно описал отличие живого театра от неживого. Собственно говоря, неживой — тот самый театр, который встречается где угодно. Туда приходят, чтобы отвлечься, посмотреть на известных актеров, а потом непринужденно обсудить со знакомыми. Это театр, который ищет шумного признания, хранит какие-нибудь традиции и мнит себя властителем дум. От такого театра Питер Брук, сполна познавший успех и преклонение окружающих, бежал в последние десятилетия своей жизни.
В 1990-е годы он стал ставить спектакли, в которых не играли знаменитости. На сцене Брук собирал людей разных происхождений, разных цветов кожи и даже разной профессиональной оснащенности. Он использовал очень мало реквизита и почти отказался от сценографии в традиционном ее понимании. Кажется, к старости он окончательно разочаровался как в интеллектуальных концепциях и острых социальных рефлексиях, так и в искусных стилизациях.
Многие, кто до этого читал про Брука целые исследования и впервые приходил знакомиться с его театром, уходили разочарованными. Но для других эти встречи становились откровениями — на почти пустой сцене чудом возникала поэзия обыденной человеческой хрупкости.
Негромкие, недлинные, деликатные спектакли «позднего» Питера Брука были чем-то похожи на него самого — мудрого и терпеливого ученого, знающего все на свете, но по-прежнему любопытного к миру, человека с неизменной чуть лукавой улыбкой и проницательным взглядом, кажется, буквально сканировавшим любого, кто оказывался перед глазами мастера.
В России имя Брука всегда произносили с особым благоговением. И не только потому, что он был связан с Российской империей — его родители были еврейскими эмигрантами из Латвии (а двоюродным братом Брука был известный советский режиссер, руководитель московского Театра сатиры Валентин Плучек). Гастроли спектаклей Брука несколько раз становились историческими событиями — «Гамлет» Шекспира с Полом Скофилдом в середине 1950-х годов стал первым спектаклем «с Запада» в послесталинской Москве, обозначившим падение железного занавеса. А в конце 1980-х вместе с ветром свободы принесло бруковский «Вишневый сад», который сам был как ветер свободы, но свободы драматической и щемящей, все знающей про конечность бытия. И вот Брук ушел навсегда — в момент, когда рвутся связи и искусство кажется уязвимым как никогда.