В прокат выходит документальный фильм Шарлотты Генсбур «Джейн глазами Шарлотты» (Jane par Charlotte, 2021), объяснение в любви знаменитой дочки своей маме и коллеге по актерскому ремеслу Джейн Биркин. Михаила Трофименкова фильм растрогал и разочаровал.
Самую задушевную беседу Шарлотты Генсбур (слева) и Джейн Биркин камера все равно превращает в постановку
Фото: Nolita Cinema
Самую задушевную беседу Шарлотты Генсбур (слева) и Джейн Биркин камера все равно превращает в постановку
Фото: Nolita Cinema
По гамбургскому счету профессиональный вес мамы и дочки, Джейн и Шарлотты, ой как различается. Шарлотта — настоящая звезда настоящего авторского кино — того же Ларса фон Триера. Джейн так и не сыграла, честно говоря, ни одной большой роли, снималась по большей части в милой дребедени вроде комедий Клода Зиди. Как певица мило мяукала со сцены: сначала со своим спутником жизни Сержем Генсбуром, потом соло. Позировала голышом — а кто в те годы не позировал,— рекламировала джинсы и сумочки. Что еще?
Но вот в чем загвоздка: есть некий культурный статус, который игнорирует как бы реальные, традиционные достижения в профессии. И согласно этому статусу — и с этим ничего не поделать,— Джейн обречена на роль «культовой» фигуры беззаботных, свингующих, «аморальных» шестидесятых—семидесятых годов. А Шарлотта, сколь отличной актрисой она бы ни была, этого статуса никогда не достигнет. Хотя бы потому, что культовых героев уже давно не делают, прошли те времена. Закончился тот свинг. И потому Шарлотта в фильме смотрит на маму не просто снизу вверх, но снизу вверх «в квадрате»: как дочь и как коллега. И снимает свое кино в явной полемике с великолепной фантасмагорией Аньес Варда «Джейн Б. глазами Аньес В.» (1988), недавно вышедшей в отечественный прокат. Варда снимала Биркин прежде всего как королеву несыгранных ролей. Шарлотте что на сыгранные мамой, что на несыгранные роли глубоко наплевать. Мама — это мама.
Кое-что не позволяет погрузиться с головой в поток незамутненной дочерней любви.
Фильму был бы к лицу формат чистого home video, в котором никто и ничто не мешает искреннему разговору героинь. Иначе говоря, лучше бы в фильме вообще не было самой Шарлотты: только голос за кадром, только взгляд в объектив.
Но, увы, присутствует еще и камера оператора, которая неизбежно превращает любой самый искренний разговор Джейн и Шарлотты, любую самую интимную сцену — включая ту, где мать и дочь лежат в одной постели,— в постановку. И несколько обесценивает звучащую с экрана фразу «Мы обе очень скромные».
Впрочем, да, конечно, скромные. Скромные, но по-французски. Что означает: можно болтать не только между собой, но и на публику, о каких-то интимных пустяках, но не о вещах, выходящих за интимные пределы.
Например, весь мир знает, в том числе и благодаря фильму Аньес Варда, что Биркин всегда страдала из-за малых размеров своей груди. Что, кстати, было отыграно еще в замечательном фильме Генсбура, названном в честь их совместного с Джейн хита «Я тебя люблю… Я тебя тоже нет» (1976). Там Биркин склоняла к сексу гея-дальнобойщика, сыгранного Жераром Депардье, заклинанием: «Я — мальчик». А тут вспоминает, как ей хотелось потрогать грудь быстро созревшей дочери. Ну сколько же можно-то страдать на эту тему. Ни карьере, ни богатой личной жизни, ни рождению трех дочерей крохотная грудь не помешала же.
Джейн лобызает щенков, сидит на крыше нью-йоркского билдинга, шляется по пляжу, недоумевает, почему врачи — она, тьфу-тьфу-тьфу, поборола рак — запретили ей грейпфруты и апельсины из Севильи. Джейн вспоминает, как сбежала от первого, неверного, мужа композитора Джеймса Барри и рассказывает зловещий английский анекдот о мертвом дедушке, упакованном наследниками в морозилку. Вспоминает, как надиралась до беспамятства с Сержем и как бесила мужей манерой спать одетой и под горой одеял.
Но все это ничего не значит по сравнению с эпизодами, где Джейн погружается в недра своего дома на Лазурном берегу или вспоминает дом Сержа Генсбура на парижской улице Вернёй, где вроде бы не бывала со дня его смерти в марте 1991 года.
Джейн никогда и ничего не выбрасывает: ни сгустков старых электрических проводов, ни разряженных батареек, ни писем — невесть от кого, невесть о чем. Пусть придет сторонний человек, пусть разберет весь этот хлам и выкинет — Джейн будет смотреть на это закрытыми глазами. А на Вернёй, пусть старые консервированные сардины давно уже вспучились в холодильнике, дорогие духи, напротив, до сих пор не утратили своего аромата.
И это, запечатленное Шарлоттой, упрямое человеческое, слишком человеческое желание ничего не трогать в прошлом, ничего в нем не разрушать, сохранять иллюзию бессмертия чувств и людей искупает все кокетство фильма. Может быть, смысл жизни и заключается не в подвигах, не в славе, не в сыгранных и несыгранных ролях, а именно в старых детских рисунках и сиротливых флаконах духов.