Мания и каша

На Новой сцене Большого театра состоялись три мировые премьеры российских хореографов: «Made in Bolshoi» на музыку Анатолия Королева в постановке Антона Пимонова, «Времена года» Александра Глазунова, представленные Артемием Беляковым, и «Танцемания» композитора Юрия Красавина и хореографа Вячеслава Самодурова. Рассказывает Татьяна Кузнецова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Эти одноактные балеты были доведены до генеральной репетиции еще весной 2020 года, однако премьера сорвалась из-за жесткого карантина. Неизвестно, какими были они тогда: к 2022-му двое из трех хореографов радикально переработали свои сочинения, а третий, худрук пермского балета Антон Пимонов, напротив, закрепил найденную в Большом театре форму в своих последующих работах на сцене пермского театра.

По крайней мере, его «Made in Bolshoi» оставляет стойкое впечатление «Made in Perm» — настолько похож на тамошний «Концерт №5», даром что Прокофьев и Королев — композиторы, мягко говоря, несхожие. Это очередная ода азам классического танца, на которых, по мнению хореографа, можно прожить мафусаилов век: позиции рук, ног, учебные батманы и антраша, штампованные связки движений. Даже тот же состав — пара солистов, три пары корифеев, только кордебалета не 9, а 12 пар: все-таки театр — Большой. Тот же принцип композиции (хотя здесь ведущих солистов хореограф «потерял» еще в середине балета), тот же страх перед музыкальными кульминациями (во время композиторских бурь артисты цепенеют в неподвижности, лишь изредка разом взметывая руку или меняя позу). Тот же художник — Татьяна Ногинова, поменявшая лишь раскраску балетной униформы. Некоторое оживление внесла синеглазая и красногубая голова этакой уорхоловской Мерилин, спущенная сценографом Настей Травкиной с колосников, но хореограф ее, кажется, не заметил. В общем, как ни старались Екатерина Крысанова с Владиславом Лантратовым оживить эти школьные прописи образцовыми жете и личным темпераментом, балет Антона Пимонова выносил приговор классическому танцу как системе скудной, исчерпанной и довольно бессмысленной.

Во «Временах года» премьер Большого театра Артемий Беляков, напротив, напридумывал слишком много. Пытаясь одолеть и неумолимую дансантность Глазунова, и именитых предшественников, многократно ставивших его «Времена года», начинающий хореограф прибег к балетной философии, глубина которой определена первой же фразой либретто: «Поток Вечности приобретает очертания». Очертания, признаться, нечеткие: хореографическая композиция выглядела весьма хаотично. К тому же сцену обременял гигантский шар, окутанный исполинским газовым полотнищем; в кульминационные моменты оно накрывало участников действа, одетых в прозрачные нейлоновые костюмы, способные и тростинку превратить в снеговика (художник Анна Кострикова). Среди деятельно мельтешащих солистов и корифеев отчетливо выделялись вариации суровой Зимы (Владислав Лантратов) и игривой Весны (Анастасия Сташкевич): в невинном дуэте, почесывая стопами икры партнера, Весна растопила непреклонность Зимы. Чуть позже, согласно либретто, «Осень затягивает Лето в омут сладострастия и беспутства», однако обольстительной Марии Виноградовой, даже скинувшей прозрачный плащ, не удалось поколебать невозмутимость Артема Овчаренко — уж очень наивно представил сцены развращения мыслитель-хореограф. В целом же это философское сочинение смахивало на худсамодеятельность, в которой по какому-то недоразумению участвовали профессионалы экстра-класса.

И только «Танцемания» позволила солистам Большого показать свой высочайший уровень, а всей труппе — ту исключительную энергетику, которая считается фирменным знаком Большого. На мой взгляд, это лучший балет Вячеслава Самодурова: вдохновенный, динамичный, остроумный, поставленный на одном дыхании, благо пульсирующий ритм азартной музыки Юрия Красавина лишь подхлестывал танцевальных маньяков, исполнявших сложнейшие комбинации с нарочитой легкостью и кажущейся небрежностью. На сей раз хореограф не ломал естественную человеческую координацию, лишь изредка задавал коварные задачки, обыгрывая их с некоторой самоиронией. В результате танцевальный текст струился с легкостью стихов Саши Черного, подчеркивая и техническую лихость москвичей, и их склонность к актерскому обыгрыванию даже бессюжетных балетов. Впрочем, Баланчин полагал, что женщина и мужчина на сцене — сами по себе сюжет, и у Самодурова гендерные различия — стержень всего балета. Мужчины хореографу близки и понятны (художник Анастасия Нефедова подчеркнула их простоту, одев в почти репетиционные черные майки и удобные штаны). Зато непостижимые женщины притягательны, но опасны (парчовые пачки и высокие пучки на зализанных головах делают балерин существами изысканными, но стервозными). Три премьерских дуэта — роскошных и забавных — портретируют три женских типа и три варианта взаимоотношений, в которых мужчины неизменно уступчивы, а дамы чередуют агрессию с напускной слабостью и томной обольстительностью. Мощная полифония финала с преобладанием мужского танца восстанавливает достоинство кавалеров. А заодно и душевное равновесие артистов Большого, которым «Танцемания» позволила укрепить уверенность в значимости их подневольной профессии.