|
Хранитель хрупкостей |
 |
| Фото: ДМИТРИЙ ЛЕКАЙ, "Ъ" |
— Как вы оказались в Кремле?
— Это долгая история. Я работаю в Кремле всю свою сознательную жизнь. Поступила сюда, когда еще училась на искусствоведческом отделении исторического факультета МГУ; сначала выполняла не слишком квалифицированную работу, потом получила диплом и почти два года была экскурсоводом. Мне всегда хотелось заниматься научной деятельностью, а во многих музеях научная деятельность без хранительской невозможна, и наоборот. Поэтому я перешла в соответствующий отдел Оружейной палаты и уже 13 лет являюсь хранителем коллекции керамики и стекла музеев Московского Кремля.
— Почему именно стекло и фарфор вы решили изучать?
— Я считаю, что этими двумя хрупкими материалами человечество себя облагодетельствовало. Золото, серебро и железо — материалы все-таки природные, несмотря на то что требуют в обработке большого труда. Фарфор и стекло люди создали сами из самых незначительных материалов и превратили их в произведения искусства. А потом, если бы не фарфор и стекло, мы бы до сих пор не знали ни вкуса, ни цвета, ни запаха, ни собственного лица. Дерево и металлы придают блюдам и напиткам определенный, специфический и не всегда приятный привкус. Вино выдерживают в дубовых бочках, но хранят-то его в стеклянных бутылках.
— Чем вы все-таки занимаетесь?
— Изучением вещей, написанием статей, каталогов, которые этим вещам посвящены, введением в научный оборот памятников искусства, информация о которых еще не была опубликована. Что касается нашей коллекции керамики и стекла, то "опубликованных" памятников в ней очень немного: как отдельная, самостоятельная коллекция она выделилась не так давно, в 1992 году.
— А как вещи попадают к вам в коллекцию?
— Так же, как и во все музеи мира. Это прежде всего закупочная деятельность, но есть и дарители, которые преподносят нам порой великолепные предметы, действительно замечательные произведения искусства. То есть это либо закупка, либо дары. На закупочную комиссию нечасто попадают вещи от коллекционеров, хотя бывает и такое. Как правило, к нам приходят люди, у которых вещь хранилась в доме несколько поколений, и они по какой-то причине решили отдать ее в музей. Нам всегда очень приятно, что они идут к нам, а не в антиквариат. Таким образом мы пополняем наши собрания.
— В антиквариат сдать выгоднее?
— Не всегда. Расценки примерно одинаковы; музеи Кремля никогда не стремились к тому, чтобы покупать дешево. Естественно, мы не заплатим чрезмерную сумму за принесенную вещь, но и занижать ее сознательно не будем. Мы стараемся сохранить объективность и назначаем реальную стоимость.
— И как определяется эта стоимость?
— Параметров достаточно много, и оценка ведется сразу по всем. Естественно, учитывается подлинность и время, когда вещь была выполнена, сложность технологии ее исполнения, художественный уровень. Если в работе использованы драгоценные материалы, то учитывается их стоимость. Если есть какое-то имя, связанное с вещью, это прибавляет ей ценности. И наконец, состояние этой вещи, то есть ее сохранность.
— А если вещь достаточно интересная, но имеет некоторые изъяны?
— Тогда необходимо решить, возможна ли реставрация — можно ли привести вещь в порядок, чтобы она стала экспозиционной. Существует множество современных и совершенных технологий, которые могут придать вещи по максимуму ее первозданный облик. В то же время есть опасность, что вещь будет "зареставрирована" и потеряет свои изначальные обаяние и оригинальность. Но это касается прежде всего механических повреждений — фарфор и стекло легко бьются. В то же время фарфор сохраняется лучше, а стекло со временем само по себе стареет, имеет привычку болеть. Это процесс очень долгий и становится заметен лишь спустя лет 200 после изготовления. Сейчас мы наблюдаем это явление у образцов XVI-XVIII веков. Сначала наблюдается легкое помутнение, потом в толще стекла появляются микротрещины. Там образуется конденсат, который постепенно отрывает чешуйки стекла и разрушает предмет. Полностью вещь восстановить уже нельзя, но приостановить этот процесс можно. Если же вещь руинирована настолько, что никакие усилия не смогут сделать ее эффектной и нарядной по-прежнему, то ни на одной выставке она работать, естественно, не сможет. Она становится почти бесполезной для экспозиционной работы, а музеи существуют в первую очередь для посетителей.
— Что в принципе может попасть в музей?
— Туда может попасть прежде всего вещь, которая обладает выдающимися художественными достоинствами, с учетом специфики музея — коллекции в Оружейной палате очень разнообразны. Может попасть вещь крайне интересная в историческом смысле, связанная с каким-то событием или выдающейся личностью. Идеальный вариант — сочетание одного и другого. В любом случае это должны быть подлинники.
— Определение подлинности — ваша задача?
— Закупочная комиссия привлекает меня в качестве эксперта. Что касается собрания, доверенного моему попечению, то я должна дать заключение по предмету, то есть доказать подлинность вещи и ее интерес для нашего музея. Я должна выяснить, действительно ли мое первое заключение по этой вещи не было ошибочным. Например, если речь идет о серебряных оправах, то мы определяем, подлинные ли клейма. Действительно ли это работа того или иного завода. Вот, например, на серебряном основании пуншевой чаши стоит клеймо пробирного управления. На первый взгляд его можно принять за точку или небольшую вмятину, а на самом деле там изображена женская головка в кокошнике. Но для меня, как для специалиста по керамике и стеклу, интерес представляют другие знаки — это марки. Стекло, к сожалению, марок почти не знает, что осложняет проведение экспертизы, а у фарфора они есть. Если вещь вызывает очень серьезные сомнения, то мы от нее отказываемся и не принимаем на закупочную комиссию. Если сомнения невелики, просто что-то вдруг показалось странным и требует подтверждения, тогда и начинается работа.
— Что же может показаться странным?
— Например, несоответствие марки и стиля, в котором выполнена вещь. Большинство заводов со временем меняли свои марки или красители, или компоновали их по-разному, или начинали ставить марки как-то иначе. Существуют специализированные издания — марочники, в которых воспроизводятся марки заводов и все подробно описывается. Марочники могут быть посвящены русскому фарфору, французскому, английскому и т. д. Для каждого завода публикуется изображение его фирменного знака, в каком году и в какой технике ставился тот или иной знак. Нельзя сказать, что есть хотя бы один полный, идеальный марочник. Но если на предмете стоит марка начала XIX века, а сам он выполнен в технике, появившейся в самом конце столетия, этот предмет вызывает большие сомнения. Для тех, кто занимается драгоценными металлами, существуют справочники-клеймовники. Больше никакой вспомогательной литературы нет, дальше необходим опыт. Через руки эксперта должно пройти достаточно много вещей для того, чтобы он представлял себе свою тему в полноте. По крайней мере, стремиться к этому необходимо. Ни один эксперт не будет работать по фотографии: чтобы по-настоящему оценить подлинность вещи, надо видеть ее вживую: каким способом и в каком месте поставлено клеймо, как выглядит сама вещь, какое у нее тесто, то есть фарфоровая масса, каким образом выполнена роспись, соответствует ли она своему времени...
— Что вам больше помогает в работе: знания, опыт или, может быть, интуиция?
— Любовь к этим вещам и желание, чтобы о них было больше известно, чтобы как можно больше людей получили возможность их оценить и понять эти столь тонкие и изысканные виды искусства — фарфор и стекло. Интуиция важна, но она постепенно развивается у любого эксперта как черта его профессиональной пригодности. Но полагаться на все 100% на нее нельзя — должны быть доказательства, которые нужно найти.
— Как вы собираете доказательства?
— После того как вещь поступает к нам на закупку, всегда есть некоторое время на ее изучение. Но время невозможно рассчитать заранее. Бывает так, что спустя несколько лет приходится вещь переатрибутировать, то есть изменять ее положение в коллекции, ее статус, так как появились новые данные о техниках, мастерах, о заводах. Правда, это случается не очень часто.
Искать доказательства помогают другие вещи, то есть аналогии. Потом документы, если речь идет о принадлежности вещи какому-то лицу, потому что устная легенда сама по себе малоинтересна, у нее должны быть подтверждения. И если поиск увенчивается успехом, это повышает значимость вещи — не материальную ценность, а именно значимость в общем ряду исторических памятников.
То, что рассказала бабушка своей внучке, нас мало интересует, потому что никто не может этого подтвердить. Легенда — это прежде всего достоверная история, факты. Например, 10 лет назад мы приобрели дорожную чашку севрского фарфора, которая когда-то была подарена Екатериной II графине Румянцевой. Потом эта чашка передавалась в семье от матери к старшей дочери, есть документ, где расписано, каким образом и кому эта вещь поступала. Последняя дата — 1888 год, дальше информация прерывается. Вот это — легенда вещи. У фарфора или стекла такие легенды встречаются нечасто, их, скорее, приходится развенчивать. Например, в нашей коллекции уже очень давно, с середины XIX века, хранится рюмка, которая пришла в Оружейную палату из Императорской публичной библиотеки с пометой "первого российского изделия при Петре Великом". Сама помета не сохранилась, но упоминание о ней есть в описи Оружейной палаты. На самом деле вещь выполнена в Европе, во Франции или в Германии, хотя тому времени она соответствует — выполнена примерно в 1710 году. Это как раз результат моей работы — хотя легенда очень красивая, она не подтвердилась.
Если нам требуется весомая аргументация для приобретения очень дорогой вещи, то, естественно, мы должны собрать максимум свидетельств, чтобы доказать ценность вещи и важность ее поступления в музей. В таком случае мы обращаемся к коллегам и готовы оказать им такую же услугу.
— Вы подсчитывали, сколько предметов прошло через ваши руки?
— В целом нет, но за эти 17 лет нами приобретено около 200 экспонатов, это довольно приличное количество. Коллекция, которой занимаюсь я, не очень велика. У нас в стране есть музеи, где коллекции керамики и стекла значительно весомее и больше (например, в Историческом музее или в Кускове), но масштаб не всегда имеет основное значение. Наша коллекция хороша по-своему, своей компактностью и узкой направленностью. Мы не можем развивать целый ряд направлений, временных и географических позиций, например, в фарфоре. В Оружейной палате всегда большее внимание уделяли императорским заводам, то есть русские частные заводы у нас представлены слабо. Наша специализация — государственные предприятия, и от нее мы отступить не можем, потому что слишком много надо было бы начинать с нуля. Но это и не цель Оружейной палаты. Вещи из нашей коллекции больше репрезентативны, нежели утилитарны, их делали для красоты, чтобы подчеркнуть особую значимость того или иного события, чтобы украсить с их помощью парадный зал, продемонстрировать свой изысканный вкус.
Например, одно из последних поступлений — пуншевая чаша, предмет эффектной парадной сервировки конца XIX — начала XX века. Она прекрасно дополняет нашу коллекцию хрусталя в серебре знаменитых русских ювелирных фирм. Серебряная оправа выполнена в русском стиле знаменитой фирмой Ивана Хлебникова. Кстати, никакой особо примечательной легенды у чаши нет, но здесь сочетаются хрусталь исключительного качества и работа великих ювелиров; наконец, эта вещь относится к типу предметов, которых сохранилось не так много.
— Какие экспонаты вы считаете наиболее ценными?
— Мы все немного суеверны. Каждая из вещей ценна по-своему, у каждой своя изюминка и своя тонкость. Я не могу выделить какие-то предметы, потому что тогда я была бы несправедлива по отношению к остальным. Одни вещи ценны своим возрастом, например, у нас в коллекции есть три амфоры V века до н. э., другие хороши росписью или формой. Каждая вещь достойна упоминания, заслуживает, чтобы ее выставили, чтобы с нею кто-то познакомился.
— Про эксперта понятно. А что значит быть хранителем?
— Это значит, что за все эти предметы я несу ответственность. И моральную, и материальную. Моя задача в том, чтобы они были целы, здоровы, хорошо сохранились. Для этого мне необходимо беречь их, подвергать как можно меньшим опасностям и травмам, хотя они прекрасно путешествуют, в том числе на международные выставки. Расставаться с ними тревожно, но далеко не каждый человек может приехать в Москву, в Кремль. Тем более что эти вещи, как правило, живут в фондах. Посмотреть же на них было бы интересно каждому, предметы искусства этого достойны. Но за них страшно: как доедут, как они там будут себя чувствовать, вернутся ли обратно в хорошем состоянии. Поэтому каждый раз волнуешься, когда отправляешь, и испытываешь облегчение, когда они наконец возвращаются.