В галерее "Дельта" открылась выставка Валерия Лукки "Римские мотивы". Полтора десятка картин на вечную тему Вечного города рассматривала АННА ТОЛСТОВА.
Лукка, впрочем, несколько выпадает из круга "Дельты": здесь в чести добротная, фактурная и экспрессивная, замешенная на эрмитажных и вообще французах, живопись, которая обычно сразу нравится более-менее свыкшейся с модернистскими выкрутасами публике. Лукка публике нравится не всегда. В 1998 году он, например, прославился тем, что получил приз зрительских антипатий на ежегодной выставке "всего Петербурга" в Манеже, — по данным социологического опроса, его "Парадиз" признали самой плохой картиной в экспозиции. Публику, конечно, можно понять: мутные, землистые краски, грязные какие-то пятна, потеки, брызги, сгустки, пузырящийся холст в порезах и заплатах, да еще сверху хлам какой-нибудь наклеен, — эта манера как будто специально придумана для художественно-социологического проекта Комара и Меламида "Выбор народа". Знаменитые концептуалисты провели в середине 1990-х подробное анкетирование "простого зрителя", по итогам которого написали "любимые" и "нелюбимые" картины для самых разных стран, от Финляндии до Кении, продемонстрировав, что на всем земном шаре любят пейзажи с детишками и зверюшками и не любят нервную абстракцию с навязчивой, грязной фактурой. Картины Валерия Лукки в так называемой смешанной технике — как раз из разряда таких вот "нелюбимых", хотя они практически не бывают "чисто абстрактными" и изображение конкретизируется по крайней мере на уровне названия.
Публика по-своему права. Эти прорванные, выпотрошенные, агонизирующие холсты уже двадцать лет говорят, или даже кричат, о том, что, в общем, давно не новость (но ведь художнику от этого не легче), — о том, что картина находится при смерти. Ну а кто же станет любоваться трупом, даже если это труп картины, — разве что узкий круг искусствоведов и разделяющих их музейную некрофилию лиц. Они-то и находят в живописи Лукки как бы кладбище мировой культуры, археологический пирог, где Кифер наслаивается на де Кунинга, де Кунинг — на Курбе, а тот — на Вермеера, и так до "Виллендорфской Венеры". Так что римская тема — тема руин истории и культуры, когда переживание смерти живописи наслаивается на переживание смерти Вечного города, — назревала давно: картины, показанные на выставке, сделаны за последние пятнадцать лет. И в них — то же, что и обычно: потеки, разрывы, сажа и охры — цвета земли и времени, сквозь которые проступают очертания Форума, арки Тита, Тарпейской скалы, театра Марцелла, римских голов и торсов. Всего того, что художник и правда видел воочию пятнадцать лет назад, хотя знал еще раньше и, верно, не слишком нуждался в натуре, потому что Рим у него всегда с собой и сам он всегда в нем — как на недавнем автопортрете в термах Каракаллы.