 |
"Мы с Михаилом Сергеевичем ни в чем Чаушеску не убедили"
— Какая внешнеполитическая идея была заложена в перестройку? По одной из версий, речь шла о том, чтобы СССР укрепился в Европе не военными, а политическими средствами. Предполагалось, что там придут к власти правительства социал-демократов промосковского толка, много "маленьких Горбачевых".
— Во-первых, внимательный аналитик мог бы заметить слова о политике свободного социального выбора, которые были произнесены на апрельском пленуме 1985 года. Они касались соцстран. За рубежом это заметили. И сразу же мы получили просьбы разъяснить от Живкова, Чаушеску, Хонеккера. Другим было понятно. Во-вторых, Михаил Сергеевич специально послал меня объехать всех руководителей соцлагеря и объяснить, что мы задумали и как, в том числе и в отношении их. Отныне они должны были полагаться на себя и строить свою жизнь так, как считают нужным. Восприняли это дело поляки, более или менее — венгры и чехи, но не Живков и не Хонеккер.
Конечно, мы многого не доработали тогда. Переход в отношениях с соцстранами у нас получился революционным. Например, болгары звонили мне ночью и просили разрешения приехать в Москву всем составом политбюро: "Мы не уверены в некоторых министрах, что нас будет большинство и мы освободимся от Живкова. Если это будет происходить в Софии, все непредсказуемо". Я ответил категорически: "Нет, не в Москву. Иначе опять будут упрекать, что по-прежнему решает Москва. Решайте сами".
Чаушеску приехал в Москву с женой и заявил: "У нас все в порядке, у нас стабилизация". Мы вдвоем с Михаилом Сергеевичем его ни в чем не убедили. Мы призывали его землю послушать, воздух понюхать, на небо посмотреть. Что кругом делается-то? "Нет,— говорит он,— социализм. Вот вы не помогаете, бросили нас". Так они ни с чем и уехали. Чем это закончилось, всем известно.
Эти встречи были в 1987 году. До этого у нас не все еще было решено. Мы про себя-то не все знали — то ли мы в Магадан поедем, то ли в Москве останемся.
— Глава разведки ГДР Маркус Вольф ушел в отставку в 1986 году не зря. Он почувствовал, что игра проиграна, что СССР имеет какой-то радикальный план. И, как говорят, план состоял в том, чтобы вытеснять американцев из Европы, раскалывать НАТО, но политическими средствами. Потому что денег на гонку вооружений не хватало. Вопрос о соревновании НАТО и СССР упирался в Германию. И СССР рассчитывал объединить Германию так, чтобы заставить ее нейтралитет работать на свои интересы. Был такой план?
— Нет, никакого формального плана не было.
 |
ФОТО: AP  "То, что объединять Германию надо, решение было принято на Политбюро. Но как и что — это не обсуждалось" |
— Это естественно.
— Такая, как мы обрисовали?
— Не совсем.
— Тогда скажите, какая была. Все-таки 20 лет прошло, можно уже говорить.
— А мне чего молчать-то? Я говорю и не такое. Врать не буду. Самым серьезным образом о НАТО встал вопрос в Рейкьявике. Горбачев с Рейганом при мне договорились о том, что надо и Варшавский блок, и НАТО превращать в политические организации. Это не было зафиксировано в соглашении, и американцы нас обманули.
Мы Варшавский договор распустили, а они НАТО стали укреплять. Чистейший обман. Говорят, что не было такого соглашения. Да, соглашения такого не было, но договоренность была. Присутствовали при этом шесть человек: Рейган, Горбачев, Шеварднадзе, я и два переводчика.
— Говорят, с 1987 года вы при встрече с ответственными людьми уже ставили вопрос о выводе войск из ГДР. Так ли это?
— Вопрос Германии встал даже раньше. Началась длинная, тягучая торговля, которую вел Шеварднадзе,— иногда при вмешательстве Горбачева. Все разговоры, что Политбюро не участвовало, что Шеварднадзе превышал свои полномочия,— вранье. Все проблемы обсуждались на Политбюро. МИД представлял документ — обозначал предел, до каких пор можно идти, чего добиваться.
При Ельцине получился хаотический уход. Конечно, мы могли поступить более осмысленно. Но уходить надо было. Ведь страна была на грани экономического краха, да и политического тоже. Это произошло бы в любом случае — может, чуть позднее.
— Почему после выборов в ГДР в марте 1990 года, когда Партия демократического социализма вопреки ожиданиям СССР проиграла, произошел резкий поворот Горбачева к жесткой политике? Есть версия, что события в Вильнюсе и Риге в январе 1991 года — это репетиция путча, который случился в августе в Москве. Стало ясно, что план преобразования Европы сорвался?
— Да не было никакого плана! И не могло быть!
— А на что был расчет? Только на договоренность в Рейкьявике с американцами?
— План был один — как выжить демократии. Не до Европы нам было: не до жиру, быть бы живу. Все мои поездки и встречи, начиная с Финляндии и кончая Италией, Испанией, Францией, Германией, Англией, имели одну цель: чтобы нас поддержали с перестройкой и не мешали.
— Объединение Германии было под контролем Москвы?
— Относительно было.
— Каков был конкретный механизм этого контроля? Как велись переговоры, какие были решения?
— То, что объединять Германию надо, решение было принято на Политбюро. Но как и что — это не обсуждалось. Когда Горбачев выступил в Берлине с речью в 1989 году и ему кричали "Горби, Горби!", Хонеккер разозлился со страшной силой. Тогда все поняли, что Хонеккеру конец. И мы сделали ставку на Эгона Кренца. Он приехал в Москву. Я с ним очень долго беседовал несколько раз. Позже мне пришлось вытаскивать его из тюрьмы. С Колем разговаривал. Дураки! Кренц-то был как раз за единую Германию и много сделал. Ночью он мне звонит как-то, что вот народ потек в Венгрию, Чехословакию. Что делать? Я ему одно: "Эгон, только не стреляй, только не стреляй, захотят — вернутся! Рано или поздно все равно сам будешь выпускать".
— А были у кого-то настроения стрелять?
— У военных. Понимаете, Политбюро-то собиралось в полном составе только на заседания. Решения принимали одни, а другие об этом ничего не знали. Или узнавали после. Проблемы решали мы втроем (Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев.— "Власть"). У нас не было никаких настроений стрелять. У военных, конечно, были. Им, как всегда, повоевать бы.
— А Горбачев контролировал военных?
— Формально они ему подчинялись. Но то, что мы не довели дело с военными до логического — я имею в виду демократического — конца,— это факт. Михаил Сергеевич это и сам признает. Надо было, конечно, тогда увольнять человек 400 генералов.
 |
ФОТО: ДМИТРИЙ ЛЕБЕДЕВ |
— Когда вам стало ясно, что дело идет к путчу, к попытке переворота?
— После Вильнюса. Горбачев тогда поклялся, что "мы не имеем к этому отношения". Я говорю: "А танк чей?" Он звонит Язову: "Откуда танк?" Тот говорит: "Разберусь, не знаю". Я спрашиваю: "Откуда офицер КГБ из центрального аппарата?" Крючкову он не стал звонить. После этого меня сразу ограничили в информации. В апреле я написал записку Михаилу Сергеевичу, что готовится государственный переворот. Всего вероятнее, осенью. Так это и произошло.
— Он не принял это всерьез?
— Он сказал мне: "Ты, Саш, преувеличиваешь их ум и храбрость".
— А ему не пришло в голову вызвать Крючкова и спросить?
— Наверное, нет. Ему должно было раньше прийти это в голову, когда Пуго, Крючков, Павлов и Язов выступили на Верховном совете. Горбачев не присутствовал. Я тоже ушел. А потом мне позвонили и рассказали: вот такие речи. Я позвонил Горбачеву на дачу. Он взволновался, но на другой день дезавуировал только Павлова. Вот когда ему надо было всех четверых снять с работы. И никакого путча бы не было. И себя он бы укрепил. А то ведь в это время его начали упрекать, что безвластие, "нет руки". Рука-то тогда требовалась.
— Есть серия фактов, которые в той или иной степени свидетельствуют, что Горбачев знал о путче и, более того, сам был его дирижером. Это так?
— Не верю. Я думаю, это вот откуда возникло. Когда стали говорить о введении чрезвычайного экономического положения (Язов, Крючков, Госплан), то Михаил Сергеевич вяло отбрехивался: "Вы что, около каждой шахты по солдату поставите?" Может, эта вялая реакция послужила для них поводом. Надо было прекратить всякие разговоры о чрезвычайном положении. Когда все это произошло, я спрашивал своих друзей и самого себя, как бы я поступил. Когда делегация путчистов прилетела в Форос уговаривать Горбачева, я бы сел в самолет и улетел в Москву. Я спрашивал охранника, который предал тогда Горбачева: "Он мог бы улететь в Москву?" Тот ответил: "Кто мог ему помешать?" Все же понимали, что стрелять по самолету президента — это мировой скандал. Никакое правительство потом не оправдается. Горбачев остался. Почему — я тоже не знаю. Я ни разу его не спрашивал. Не хочется перечислять ошибки. Их было много. И не только его. Когда ненасильственным путем переделываешь тоталитарный строй в демократический, знаете...
— Неблагодарная работа?
 |
ФОТО: AP Хонеккер разозлился на Горбачева со страшной силой. Тогда все поняли, что Хонеккеру конец" |
— Зато живете интереснее многих.
— Интереснее, конечно.