Конец двусмысленности

Открытие «Гоголь-центра» в 2012 году — событие знаковое: это лишь часть программы по обновлению московских культурных институций, которые должны стать более открытыми, современными, «европейскими». Закрытие «Гоголь-центра» тоже воспринимается в контексте общих культурных изменений: теперь от институций ждут поддержки «традиционных ценностей», а слово «европейский» звучит как обвинение. Десять лет, уместившиеся между этими событиями,— время сложной динамики между разными подходами к культуре и меняющейся государственной политикой. Юрий Сапрыкин внимательно рассмотрел культурную политику прошлого десятилетия и попытался представить себе ближайшее будущее.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

По состоянию на 2012 год культурой интересуются в основном те государственные инстанции, что занимаются большими городами — пишут долгосрочные проекты развития, которое в то время еще понимается как «модернизация», или решают текущие хозяйственные проблемы. Для большого муниципалитета культура — это прежде всего ветшающая инфраструктура, огромная, оставшаяся с советских времен сеть музеев, театров, библиотек и ДК. С ними что-то нужно делать — позднесоветская парадигма, когда государство содержало все это хозяйство ради воспитания и просвещения граждан, давно ушла в прошлое. Позиция ответственных лиц в этом вопросе на 2012 год была примерно такой, что, раз все это уже существует, пусть оно хоть что-то зарабатывает, а не висит вечным балластом на бюджете. Театр (музей и т. д.) в этой концепции — прежде всего предприятие, экономическая единица, и если билетов туда не достать за месяц — это лучше, чем если в него свозят солдат, чтоб хоть как-то заполнить зал.

Чтобы зарабатывать, культурное предприятие должно научиться разговаривать с людьми, которые, возможно, в театр и музей ходить не привыкли. Нужно стать для них интересным — через дизайн и коммуникации, громкие события, да хоть бы и кафе с тыквенным супом. Культурная институция перестает быть только местом сохранения наследия и трансляции культурного опыта — и становится, хотя бы отчасти, фабрикой новых впечатлений. В этом смысле театр — это отчасти медиа, отчасти общественное пространство вроде обновленного городского парка.

Институция, наделенная такими свойствами, производит «современность» — трудноуловимое качество городской среды, которое прекрасно считывает самая динамичная и (как было принято говорить в 2012-м) «креативная» аудитория. Условный «Гоголь-центр» нужен стране и городу в том числе для того, чтобы в нем было интересно условному айтишнику: тогда завтра он придумает новый сервис, от которого всем станет легче жить, заработает миллион и заплатит с него налоги.

Серебренников и проект «Гоголь-центр»
август 2012

Один из лидеров нового театрального поколения приводит в захиревший репертуарный театр свой курс из Школы-студии МХАТ — уже сыгравшийся в проекте «Платформа» на «Винзаводе». «Гоголь-центр» — это пластика, музыка, поэзия, заново переосмысленная классика и молодая харизматичная труппа. В последующее десятилетие Кирилл Серебренников — любимец московской публики, лицо российского искусства за рубежом и фигурант «театрального дела». Иногда эти три ипостаси перекрещиваются совсем уж причудливо: премьера фильма «Лето» на Каннском фестивале и балета «Нуреев» в Большом театре проходит, пока их автор сидит под домашним арестом — что не мешает столичной элите, даже из самых близких к Кремлю кругов, заполнять ложи и делать селфи в фойе. В любом случае в театре все 10 лет постоянный аншлаг.

Борис Юхананов и Электротеатр
июль 2013

Самое немыслимое кадровое назначение: худруком театра имени Станиславского становится Борис Юхананов — мэтр кино- и театрального авангарда, харизматик, эзотерик и идеолог «новопроцессуального театра». При Юхананове театр меняет название, обзаводится кафе и книжным магазином, но главное — превращается в постоянно действующую лабораторию, где создается самый передовой современный театр. Электротеатр — единственный драматический театр, который делает ставку на современную оперу (по заказу театра создан, в частности, уникальный оперный сериал «Сверлийцы»), и один из немногих, куда приезжают ставить европейские театральные звезды, но главное — здесь возникает среда какого-то экспериментального священнодействия, завораживающая всех, кто оказался в этом поле.

То, что в Пермскую оперу при Курентзисе приезжают ставить Кастеллуччи или Роберт Уилсон, не просто расширяет кругозор горожан — вслед за европейскими театральными звездами в город потянется турист, а там, глядишь, и инвестор. Город, создающий подобную современную среду, может быть, не решает «задач, стоящих перед страной», но оказывается способен конкурировать с другими мировыми мегаполисами — за людей, ресурсы и идеи; именно поэтому в создание «очагов современности» легко вовлекаются частные деньги. То, что в Лондоне есть Tate Modern, а в Москве — «Гараж» или «ГЭС-2»,— это и вопрос городского престижа, и инструмент создания частной репутации. В начале 2010-х актуально представление о некоторых общемировых стандартах, до которых хотелось бы дотянуть российские города: «Нам бы хотелось,— говорит Сергей Собянин на встрече с московскими рестораторами в марте 2014-го,— чтобы Москва походила на большой европейский город, а не на азиатский закуток».

«Гараж» в парке Горького
июнь 2015

Крупнейший на тот момент проект в области современного искусства, созданный при участии Романа Абрамовича и Дарьи Жуковой, «Гараж», открывшийся в Бахметьевском гараже на улице Образцова, переехал оттуда во временный павильон в парке Горького и наконец занял постоянное место — в бывшем ресторане «Времена года», реконструированном по проекту Рема Колхаса. «Гараж» устраивает масштабные выставки современных западных звезд и поддерживает проекты молодых российских художников, но дело не только в искусстве, которое здесь выставляется. Библиотека, архив, эндаумент-фонд, образовательные и издательские программы, акцент на экологичности и инклюзии: «Гараж» — образец того, как может работать культурная институция в России XXI века. Предполагается, что в итоге главным зданием «Гаража» станет находящийся по соседству павильон «Шестигранник» архитектора Жолтовского, проект реконструкции делает японское бюро SANAA. На сегодня по крайней мере выставочная программа институции в значительной степени свернута.

Марина Лошак и Пушкинский музей
июль 2013

При Марине Лошак в ГМИИ появляется отдел кино- и медиаискусства, отдельное направление по работе с contemporary art — «Пушкинский — XXI», в ведение Пушкинского переходят региональные филиалы Государственного центра современного искусства, музей проводит собственный проект в рамках Венецианской биеннале, в главном здании c огромным успехом проходит показ видеоработ Билла Виолы и выставка одного из крупнейших современных кураторов Жан-Юбера Мартена — а вокруг продолжается многолетняя стройка, в результате которой на Волхонке должен появиться музейный квартал.

Атмосфера «современности» не обязательно создается содержанием искусства — иногда достаточно поработать с упаковкой: рассказать чуть более внятную историю, изменить контекст, создать ощущение события, которое-нельзя-пропустить. На «Ночь музеев» — в те же самые московские музеи, которые в дневное время стоят полупустыми,— в 2014 году приходят 1,5 млн посетителей, на выставку Серова в Новой Третьяковке — к тем же самым знакомым со школьного учебника картинам — выстраивается очередь, как в Мавзолей в 1980-м или в McDonald’s в 1990-м, в последние дни работы выставки в здании на Крымском Валу натурально выносят двери. И наоборот, изменившийся контекст позволяет воспринимать искусство, которое при прочих равных считалось камерным и труднодоступным: в сентябре 2014-го публика в центре Москвы слушает не традиционных для Дня города Газманова или казачий хор, а «Музыку на воде» Генделя.

Зельфира Трегулова в Третьяковке
февраль 2015

Символ Третьяковки 2010-х — «очередь на Серова»: собрание хорошо известных картин всем знакомого мастера вызывает невиданный ажиотаж. Зельфира Трегулова на новом посту выступает как хороший дипломат и «крепкий хозяйственник», но главное — при ней Третьяковка начинает регулярно собирать из вполне хрестоматийного русского искусства выставки высочайшего качества, на которые идет без преувеличения вся Москва. Айвазовский, Верещагин, Репин, Врубель, обновленная постоянная экспозиция искусства XX века, наконец, выставка российско-германского романтизма «Мечты о свободе» c архитектурой Даниэля Либескинда, которая украсила бы любой мировой музей. В Лаврушинском уже построен новый корпус, а здание на Крымском Валу собирались реконструировать по проекту Рема Колхаса — впрочем, бюро Колхаса OMA объявило об уходе из России, и судьба проекта сейчас вызывает вопросы.

Эти обновленные институции ориентируются не только на отечественного потребителя и не только с ним разговаривают — они живут внутри мирового культурного процесса, то есть исходят из того, что российскому зрителю нужно то же, что и мировому. Они образуют внятную архитектуру городской культурной жизни, позволяющую в ней ориентироваться и рождающую систему вполне определенных ожиданий. Впрочем, параллельно с этой «мировой» современностью возникает современность, так сказать, локальная, рассчитанная на внутренние реалии.

Российское общество обычно представляет себе власть как единую сущность, у которой на десятки лет есть план, методично проводящийся в жизнь. Независимо от того, насколько это представление (не)верно, культурная стратегия власти ни в коем случае не была однородной.

Скорее речь шла о наборе гибридных форм, способов сосуществования разных «современных культур». Можно ли упаковать консервативное содержание в современную обертку? Безусловно да — см. павильон «Моя история» на ВДНХ или МХАТ имени Горького, каким его обещал сделать Эдуард Бояков. Можно ли смоделировать городскую среду как «фабрику впечатлений», но так, чтобы в ней не осталось современности? Разумеется: на каждую скульптуру Луиз Буржуа перед музеем «Гараж» приходятся розовые пингвины перед Большим театром или пасхальные яйца на бульварах, а Генделя в День города легко заменит артист Shaman на фестивале варенья. Кино как в Голливуде, но про героев войны, спорта и космоса? Сколько угодно, и некоторые попытки даже не были провальными: «Движение вверх» и «Сталинград» до сих пор ходят в лидерах по кассовым сборам за всю постсоветскую историю.

«Романовы» в Манеже
ноябрь 2013

Выставка-манифест, организованная по инициативе Патриаршего совета по культуре. «Романовы» сделаны по последнему слову техники — мультимедиа, сенсорные экраны и проч.— и представляют официальную версию российской истории: ее центр, суть и смысл — сильная власть, которой противостоят бунтовщики и предатели, направляемые из-за рубежа. Выставку открывает чудотворная Федоровская икона, в очереди к «Романовым» в иные дни приходится стоять по семь-восемь часов. Вслед за первой исторической экспозицией в Манеже проходят еще несколько, устроенных по тому же принципу — от Рюриковичей до наших дней. Впоследствии все выставки этой серии переедут в отдельный павильон на ВДНХ.

Парк «Зарядье» у Кремля
сентябрь 2017

Парк открывается на месте снесенной гостиницы «Россия», в считаных метрах от Красной площади, и это само по себе удивительно: на освободившемся участке самой дорогой в России площади рядом с Кремлем не строят элитный жилой комплекс и не открывают правительственный квартал — а разбивают парк. Проект «Зарядья» делает нью-йоркское архитектурное бюро Diller Scofidio + Renfro: внутри парка — сложносочиненный ландшафтный дизайн с редкими растениями, ледяная пещера и филармонический концертный зал. Москвичи смотрят на парк косо, тем не менее «Зарядье» становится одним из главных туристических аттракционов и площадок для селфи, особенно хорош в этом качестве нависший над Москвой-рекой Парящий мост.

Эдуард Бояков и МХАТ имени Горького
декабрь 2018

Эдуард Бояков — многолетний директор «Золотой маски», основатель театра «Практика» и фестиваля «Новая драма» — во второй половине 2010-х переходит на державные позиции и, в конце концов, получает в распоряжение самый консервативный московский театр. Бояков собирается сделать его современным по форме и патриотическим по содержанию: завлитом назначен Захар Прилепин, лекции об истории театра читает Александр Дугин, в репертуаре — реконструкции постановок Немировича-Данченко, мюзиклы о советских композиторах и спектакль о молодом Сталине с камео Ольги Бузовой. (Для фанатов прежнего руководителя театра, Татьяны Дорониной, даже это выглядит непростительным вольнодумством.) Однако зрительского успеха и, соответственно, коммерческого театру снискать не удается — затраты на современную форму высоки, а зал пустует.

В декабре 2021-го на место Боякова назначен эксцентричный предприниматель Владимир Кехман, несколькими годами раньше возглавивший Новосибирскую оперу после скандала с «Тангейзером». Его планы на деятельность театра пока толком так и не известны.

Установка на контроль за содержанием из иного представления о культуре: культура — это не просто отрасль экономики, фабрика впечатлений или генератор «современности», а область социальной инженерии. Культура важна тем, что влияет на умы. Это набор моделей, формирующих массовое сознание: то, во что люди будут верить, и то, как они будут себя вести.

В культуре, понимаемой как инструмент «современности», не так важно, что именно показывает условная Третьяковка или «Гоголь-центр»,— важно, что они способны расшевелить сознание, вызвать интерес, задать вопросы, дальше зритель разберется сам.

В культуре, понимаемой как инструмент воспитания, только это и важно. Покажешь людям картину «Едоки картофеля» — они решат, что есть картофель очень грустно; не настолько примитивно, но примерно так.

В области хоть сколько-то массового искусства воспитательный подход возобладал уже с начала 2010-х — на федеральных телеканалах уже не увидишь современного кино или экспериментальных, вызывающих полемику сериалов; это мир фильмов о добрых милиционерах и отважных контрразведчиках, ностальгических концертов и ток-шоу со звездами прошедших лет, разноформатной культурной продукции, которая разными способами сглаживает любое недовольство жизнью. Теперь этот подход переносится в более узкие сферы: сначала не в виде прямого заказа, но в форме общей установки, запроса, который деятели культуры должны угадать, или полуофициального запрета, воспротивиться которому означает поставить под угрозу существование конкретного события (премьеры, вернисажа), а то и всей институции.

Культурная революция в больших городах чем дальше, тем больше входит в диссонанс с консервативным разворотом в политике, с охранительной риторикой в медиа. После скандалов с фильмом Андрея Звягинцева «Левиафан» (министр культуры Владимир Мединский говорит, что государство больше не будет финансировать фильмы, где Россия показана в неприглядном свете) и спектаклем Новосибирской оперы «Тангейзер» (директора Бориса Мездрича увольняют, а перед этим на него и на режиссера Тимофея Кулябина заводят уголовное дело за оскорбление чувств верующих) становится понятно: государство начало реализовывать культурную концепцию, которая предполагает его контроль за содержанием культурной продукции, по крайней мере в той ее части, где производство связано с госфинансированием.

Но до какого-то момента и Звягинцев с Серебренниковым продолжают работать, даром что последние фильмы они снимают уже на частные деньги, и Центр им. Вс. Мейерхольда с «Театром.doc» (с горизонтально-лабораторной организацией в первом случае и острым социально-критическим содержанием во втором) продолжают функционировать, какая-то часть музеев по-прежнему работает с международными программами. Есть место для искусства (и соответствующих институций), которое призвано воспитывать и формировать — а есть то, что дает свободу.

Закрытие «Гоголь центра» — действительно событие знаковое, оно разрушает сложившиеся конвенции. С точки зрения противников «ГЦ», его следует ликвидировать за то, что «учил плохому»,— но сам «ГЦ», кажется, не собирался никого ничему учить, смысл был в другом. Это закрытие — наряду с прочими организационными и законодательными инициативами — указывает на то, что культура как инструмент генерации разнообразия / впечатлений / современности уже не очень «в повестке». Даже коммерческая сторона вопроса отходит на второй план, а уж создаваемый этими институциями европейский блеск в условиях разрыва с Западом и вовсе ни к чему.

«ГЭС-2» на Болотной
декабрь 2021

Дом культуры «ГЭС-2», созданный на средства владельца «Новатэка» Леонида Михельсона, задуман как самая прогрессивная и масштабная арт-институция России; первое выдающееся произведение, созданное под ее началом,— само здание старой электростанции, перестроенное архитектором Ренцо Пьяно. После 24 февраля свернуты готовившиеся к открытию выставки и акции, включая полную пересъемку сериала «Санта-Барбара», ушли зарубежные кураторы и многие российские сотрудники, новые проекты «ГЭС-2» создаются с опорой на «отечественного производителя» и с учетом вновь появившихся рисков. Одним из первых посетителей ДК стал Владимир Путин, недавно он провел здесь форум Агентства стратегических инициатив.

То, что культурное поле можно переформатировать в сторону трансляции «правильных» ценностей, сомнений нет,— но как это поле будет выглядеть? Консервативные проекты за последние 10 лет, независимо от их успешности или провальности, были разрознены, они так и не смогли образовать собственной культурной архитектуры, а вписывались в ту, что была образована проектами, опиравшимися не на «правильные», а на «мировые» ценности. Какое-то количество таких еще осталось, но архитектура разрушена. С чем мы остаемся?

«Отмена» «Гоголь-центра» со снятием под камеры логотипа с фасада театра на сегодня остается самым демонстративным жестом новой русской культурной политики: одномоментная замена большой, успешной творческой команды на режиссера с неброской профессиональной биографией (напомним, что режиссера Антона Яковлева, возглавившего Театр имени Гоголя, официальные информационные агентства представили, перечислив самые известные роли его отца, выдающегося актера Юрия Яковлева), без собственной команды вовсе и с артикулированным пристрастием к традиционному классическому репертуару. Но и список менее громких отставок в культурных институциях РФ в первой половине 2022 года оказался таким длинным, как никогда. Центр им. Вс. Мейерхольда остался без Дмитрия Волкострелова и Елены Ковальской, «Современник» без Виктора Рыжакова, Театр Романа Виктюка без Дениса Азарова, новосибирский «Красный факел» без Тимофея Кулябина, оркестр «Новой оперы» без только что назначенного музрука Валентина Урюпина, Большой театр без Тугана Сохиева. Пока еще менее заметны (но не менее важны) не персональные, а программные решения. В этом году не состоятся ни Фестиваль нового европейского театра NET, ни фестиваль самой прогрессивной молодежной музыки «Боль», ни рок-фестиваль «Нашествие», ни уличный фестиваль в Парке им. Горького Park Life, ни фестиваль «Вдохновение» на ВДНХ — во всех случаях организаторы и кураторы пока говорят о переносе на 2023 год. Междисциплинарный фестиваль-школа «Территория» в этом году отменяет основную программу и ограничивается детской «Территория Kids», с гостями из регионов или из отдельных стран ближнего зарубежья. А фестиваль «Золотая маска» в свои гастрольные планы в этом году, кажется, впервые включает спектакль Малого театра, постановку Юрия Соломина. На сборном портале allfest.ru, информирующем о ближайших фестивалях, в данный момент центральное место занимают десятки региональных мероприятий, среди которых есть и фестиваль йоги «Равновесие» в Абрау-Дюрсо, и фестиваль ремесел «Иван да Марья» в Екатеринбурге, и фестиваль «Мир пряника» в Петербурге.

В остальном же мы пока слышим дежурно-оптимистические реляции о перспективах импортозамещения (российские дизайнеры, например, уже демонстрируют стол из прессованной хвои и декоративные панели из конопляной лузги, и это только начало); осторожно-панические прогнозы от тех, кто управляет институциями и зарабатывает деньги «на земле», и вечнозеленые предложения отобрать деньги и возможности у тех, кто все критикует, и отдать их тем, кто все поддерживает. Все это понятно и ожидаемо, но остаются вопросы.

Если театры будут заниматься только поддержанием традиций — куда денется аудитория, для которой театр — это создание нового, а не повторение одного и того же? Если в книжных магазинах останутся только «правильные» книги — будет ли этим магазинам, чем платить зарплату сотрудникам? Зачем нужен музей европейского уровня, если с Европой нам не по пути? Будет ли город интересным для жизни, если оставить в этой жизни только сервисно-потребительскую часть, ну и еще розовых пингвинов по праздникам?

Наверное, на фоне происходящего в мире это не самые важные вопросы, но что делать с людьми, для которых мир — это в том числе и «Гоголь-центр», и без него мир неполный?

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram