В Мраморном дворце Русского музея открылась выставка Натальи Нестеровой "Отражения утраченного времени". Большая ретроспектива, придуманная к 60-летнему юбилею знаменитой московской художницы, уже побывала в аахенском Фонде Людвига и в Третьяковке (см. Ъ от 19 января), а из Петербурга отправится в Вашингтон, в Национальный музей женского искусства, и в Верону, в Галерею современного искусства "Палаццо Форти". "Отражения" рассматривала АННА ТОЛСТОВА.
Обычно ретроспективы заслуженных художников РФ, лауреатов Госпремии и академиков Российской академии художеств в вашингтонский Музей женского искусства или аахенский Людвиг не возят. Наталья Нестерова не сидела на Лубянке, не лежала в психушке, ее работы не давили бульдозерами, она не выступала с коллективными или индивидуальными действиями, которые потом можно было бы записать в графу "концептуальные акции". Она училась в Суриковке, писала маслом по холсту что-то сугубо лирическое, какие-то сценки из жизни отдыхающих, благополучно выставлялась, иногда официально поощрялась. Поэтому во многих продвинутых историях современного русского искусства она либо вовсе не упоминается, либо упоминается вскользь, наряду с Татьяной Назаренко, как пример "романтического семидесятничества". Поэтому западные критики объясняют про нее западной публике, что, когда на картине люди всего лишь гуляют в Летнем саду, а не идут на демонстрацию с красным флагом, — это страшная антисоветчина. И как знать, может быть, если бы не Петер Людвиг, который кроме Бойсов и Кабаковых покупал художников внешне вполне "гэдээрошных" и "совковых" и с начала 1980-х стал собирать свою коллекцию Нестеровой, не бывать ей в продвинутых историях искусства.
Чтобы выбор Людвига хоть как-то оправдать, нужно проявить известную изобретательность. Нужно сказать про экспрессивную нестеровскую манеру письма, выращенную на французах, про дух Анри Дерена и жесткий, с черными тенями и белесыми светами колорит. Еще нужно сказать про примитив, Нико Пиросмани и бесхитростные пиршества где-то на Черноморском побережье. Не забыть про сюрреализм и про Рене Магритта, на героев которого слегка похожи нестеровские неуклюжие, квадратные, в старомодных плащах и шляпах, прячущие лица за букетами, масками или пролетающими птицами персонажи. Можно даже вспомнить, что первую свою "Тайную вечерю" Нестерова написала в 1969-м — только называлась она, конечно, тогда "Трапезой" — и что в картинах у нее полно цитат из старых мастеров, так что все это тянет на постмодернизм и "ученую живопись".
Ее официанты и правда носят свои подносы так же, как носили блюда слуги в "пирах" и "вечерях" барочных фламандцев, ее отдыхающие выпивают, поедают устриц и режутся в карты не хуже солдат в трактирах у малых голландцев — цитировать вообще свойственно художнику с академическим образованием, да еще учившемуся у Дмитрия Жилинского, который был большой любитель итальянского Ренессанса. Только в искусстве Нестеровой нет никакого такого цитатного интеллектуализма. Экспозиция в Русском музее так просто и рассказывает историю нестеровской повседневности: зал про то, как люди едят в кафе и ресторанах, зал про то, как люди гуляют в парках, зал про игры на свежем воздухе. Люди кормят птиц, лезут куда-то вверх по лестницам, сидят на пляже у моря, катаются на карусели, играют в чехарду и бадминтон, смотрят в небо, строят замки из песка — они убивают время и время убивает их. Они те же, что и в 1970-е, не изменившиеся оттого, что в последнее время художница все больше работает в Америке, Германии или Франции, потому что вовсе это не советские люди, а "люди вообще", как у Брейгеля или того же Магритта. Изменились разве что декорации — к Летнему саду и Петергофу добавились нью-йоркский Центральный парк и Версаль. Те же "люди вообще" стоят у Стены Плача, они же сидят за столом в "Тайной вечере", снимают Спасителя с креста, да и сам Христос — один из этих "людей вообще". Точно так же Рембрандт, написав какого-нибудь "человека в латах", вставил бы его потом в "Снятие с креста", и не из соображений экономии, а потому что имел склонность писать про "жизнь вообще".
У Натальи Нестеровой "жизнь вообще" — довольно печальная штука. Есть у нее вполне канонические "Адам и Ева", которые стоят лицом к публике, прикрытые фиговыми листочками, у райского древа со змием с яблоком в пасти. А есть и неканонические, к публике повернутые задом, уходящие в неуютную голую пустыню. После чего каждый сад культуры и отдыха на ее картинах начинает казаться потерянным раем. Так что не случайно люди у нее лезут вверх по лестницам, парят на качелях и в гамаках, рвутся взлететь вслед за птицами — потеряв рай земной, ищут рая небесного. И "утраченное время" в названии выставки начинаешь понимать не в изящном прустовском смысле, а в смысле скорее библейском — как утрату золотого века.
В Мраморном дворце картины Натальи Нестеровой висят без рам, отчего видно, что с торцов, там, где холст натягивается на подрамник и потом обычно закрывается каким-нибудь багетом, тоже есть живопись: туда уходят балюстрады, крылья птиц, подолы платьев, небо и земля. То есть всего этого видно не будет, но тем не менее все добросовестно дописано, так что даже хочется перевернуть картину и посмотреть, нет ли там чего, на обратной стороне. Так вот и средневековые мастера, когда строили храм, вплотную подходящий, скажем, к крепостной стене, обязательно украшали резьбой скрытую от глаз сторону так же, как и главный фасад. Потому что работали не только для того зрителя, который смотрит на храм с земли, но и для того единственного, который любуется им с небес.