"Маньчжурский кандидат" (The Manchurian Candidate, 2004, **) Джонатана Демми — ремейк безнадежного, параноидального триллера Джона Франкенхаймера, считающегося концентрацией ненависти и страха эпохи холодной войны. В фильме 1962 года герой корейской войны возвращался на родину, не догадываясь о том, что побывал в плену, где его превратили в дремлющую бомбу, киллера со стертой памятью, которого коммунистические агенты активизируют в нужную минуту. Демми, естественно, модернизировал сценарий. Сержант Рэймонд Шу возвращается не с корейского фронта, а из зоны военных действий в Персидском заливе. Основные сюжетные линии почти не тронуты, но, как известно, дьявол прячется в деталях. Если в 1962 году за спиной невинного убийцы стояла колоссальная, пугающая красная империя, то к нашему времени враги свободного мира как-то измельчали. Над Шу экспериментировал какой-то сбрендивший генетик из Южной Африки, продавшийся Саддаму Хусейну. 40 лет назад капитану Марко, другу Шу, приходилось блуждать по лабиринтам обрывочных и кошмарных видений-воспоминаний о том, что случилось с ним и его товарищами в Корее. Теперь Марко залезает в интернет и спустя полчаса уже все обо всем понимает. Можно, конечно, трактовать "Маньчжурского кандидата" как свидетельство гражданской сознательности Демми и назвать его первым фильмом об "иракском синдроме": дескать, Шу зомби не только и не столько потому, что ему промыл мозги безумный доктор, а просто потому, что он участвовал в сомнительной войне. В фильме Франкенхаймера такого подтекста не было и не могло быть: само понятие "военный синдром" родилось только в годы вьетнамской войны. Однако главное и единственное достоинство фильма не предполагаемый пафос, а гениальная Мерил Стрип. Она сыграла мать Шу, вашингтонскую карьеристку, продвигающую на президентский пост безвольного мужа — этакая "Кондолиза Райс", ухоженная, безжалостная, циничная: узнав о тайне своего сына, она использует его как орудие для достижения собственных целей. Стрип буквально танцует свою роль; этот собирательный образ политика эпохи "конца истории" — одна из ее самых больших удач.
"Old Boy" (2004, ****) Чан Ву Парка — фильм, составивший серьезную конкуренцию "Фаренгейту 9/11" Майкла Мура на Каннском кинофестивале: председатель жюри Квентин Тарантино уверяет, что именно за него он голосовал. Как и "Маньчжурский кандидат", это фильм о поисках разгадки человеком, подвергшимся жестокому и, казалось бы, совершенно бессмысленному эксперименту. Молодой бизнесмен, гуляка и выпивоха, похищен на вечерней сеульской улице. 15 лет он проводит в изоляции — никто не объясняет ему, за что он наказан. Из выпуска теленовостей он узнает, что его жена зверски убита, — он основной подозреваемый. Так же неожиданно, как его похитили, героя освобождают, выбрасывают на крышу многоэтажного дома. По крохотным, почти призрачным воспоминаниям и догадкам он выходит на организатора своего заточения. Тот, безумный моложавый красавец, не очень-то и скрывается, смеется над несчастным: дескать, ну убей меня, убей, тогда ты никогда не узнаешь, за что наказан, а ведь для тебя главное — понять. Как водится в южнокорейском кино, в "Old Boy" есть несколько с трудом выносимых сцен: герой сначала выдирает гвоздодером зубы одному из врагов, потом, уже в финале, когда до него дойдет смысл страшной манипуляции, он откусывает себе язык. Но есть и другие сцены насилия, трактованные без натурализма, почти как балет: драка, в которой герой с торчащим из спины ножом раскидывает десятки нападающих гангстеров, поразительно красива. Но и натурализм очень органичен для фильма, подчиняющегося логике сна. Все зыбко, все неопределенно, никому, прежде всего самому себе, нельзя верить, каждый шаг может оказаться подконтрольным, спровоцированным могущественным врагом.
