В Мраморном дворце открылась персональная выставка Иллариона Голицына, представителя знатного рода и знаменитой художнической династии, ученика Владимира Фаворского. Гравюры, рисунки, акварели, картины и скульптуру художника из собрания Русского музея рассматривала АННА ТОЛСТОВА.
Его художественную и жизненную стратегию можно определить как последовательное неучастие. В отличие от своего отца Владимира Голицына, моряка и художника-иллюстратора, придумщика детских игр для "Пионера" и "Всемирного следопыта", много раз сидевшего и погибшего в лагере, Илларион Голицын лично не стал жертвой режима, если не считать детства, проведенного в Дмитрове, куда семья была выслана из Москвы в начале тридцатых. Он прошел все стадии "разрешенного" советского искусства послевоенных лет, но в темпе moderato: 1960-е — умеренно "суровый стиль", 1970-е — "тихая графика", 1980-е — тихая живопись. И, хотя на гравюре начала шестидесятых "Художники" он изображает себя в кругу друзей, тогдашних "левых" (впоследствии вполне официальные Николай Андронов и Павел Никонов сидят рядом с впоследствии неофициальными Владимиром Вейсбергом и Борисом Биргером), сам левым никогда, по сути, не был. И, в общем, совершенно ни за что попал под горячую руку Хрущева вместе с Андреем Вознесенским и Василием Аксеновым на печально знаменитой встрече с творческой интеллигенцией в 1962-м: генсек разъярился не то из-за красной рубашки, не то из-за княжеской фамилии. Сейчас, когда в самый раз было бы облачиться в мантию почетного мученика, Илларион Голицын и вовсе не участвует ни в актуальной, ни в официальной художественной жизни — разве что пару лет назад случилась "династическая" выставка в Академии художеств, посвященная главным образом репрессированному отцу. Так что, когда в прошлом году ему вдруг дали Госпремию, обойдя ветерана нонконформизма Михаила Рогинского и звезду contemporary art Валерия Кошлякова, это можно было расценить как компенсацию за критическую близорукость Никиты Сергеевича.
Илларион Голицын — ученик Владимира Фаворского, про которого художник говорит, что он ему "заменил отца" и "на ноги поставил", открыв хитрости гравюры ("Вот эти три белых штришка, видите, он сказал положить") и живопись Константина Истомина и Павла Кузнецова. Дом-мастерская Владимира Фаворского в Новогирееве — легендарная артистическая колония, островок свободы и интеллигентского сепаратизма внутри МОСХа — буквально стал вторым домом и мастерской Иллариона Голицына (за цикл "Дом в Новогирееве" он как раз и получил Госпремию). Учитель появляется на выставке дважды: на одной гравюре — в образе старого мастера, сосредоточенно режущего какую-то доску перед зеркалом, на другой — в образе доброго семейного патриарха.
В результате соединения искусства и жизни "по Фаворскому" получилось тихое и породистое искусство с достойной родословной: приглушенные, с серо-бурым налетом истоминские гармонии в живописи и черно-белый фаворский аскетизм в гравюре на дереве и линолеуме. Это искусство, главной темой которого стал дом в пассеистском понимании, когда особнячки с голицынских рисунков и гравюр — в Дмитрове, Ферапонтове, в старой Москве, где угодно — выглядят как старые усадьбы. Красная комната в доме художника с фамильными портретами, персонажи которых выходят из рам и рассаживаются по углам такими, какими изображал Голицыных петровский придворный живописец Андрей Матвеев, кажется этаким семейным эрмитажем — глубоко антисоветским не по форме, а по смыслу. В этой отстраненной позиции есть известная аристократическая брезгливость: человеку с такой фамилией лучше всего жить в эмиграции. Эмигрировать ведь не обязательно в русское зарубежье, можно и в Новогиреево.