Ввод российских войск на территорию Украины привел к разрыву страны с Советом Европы. Следствием этого стал выход России из Европейской конвенции по правам человека — и теперь в этом процессе поставлена точка. Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) больше не будет принимать жалобы на Россию, если предполагаемое нарушение произошло после 16 сентября 2022 года. “Ъ” попросил экспертов в области права рассказать, что дали России два десятка лет жизни с Европейской конвенцией и как быть россиянам без ЕСПЧ. На вопросы ответили экс-судья ЕСПЧ Дмитрий Дедов, правозащитник Дмитрий Гурин, сенатор Андрей Клишас, адвокат Ольга Гнездилова, главный редактор «Бюллетеня ЕСПЧ» Юрий Берестнев и глава «Агоры» Павел Чиков.
Здание Европейского суда по правам человека в Страсбурге
Фото: Алексей Витвицкий, Коммерсантъ
Здание Европейского суда по правам человека в Страсбурге
Фото: Алексей Витвицкий, Коммерсантъ
Дмитрий Дедов, судья ЕСПЧ от Российской Федерации в 2012–2022 годах
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ
Роль и значение ЕСПЧ и Совета Европы в развитии права в России бесценны. Это не только значимые пилотные постановления, которые сделали эффективными правовые механизмы исполнения судебных решений органами власти (например, дело «Бурдов против России») или способствовали улучшению условий содержания под стражей или в местах лишения свободы (дело «Ананьев против России»). Это еще и сам подход к правовому регулированию и вмешательству в основные права и свободы, благодаря которому органы власти проявляют уважение к правам и свободам. И следят, чтобы эти права были реализованы на практике.
Принципы и подходы Совета Европы носят объективный характер и всегда воспринимались российскими властями позитивно — за исключением отдельных случаев, требующих от наших властей принятия политических решений, не связанных с защитой индивидуальных прав и свобод. Такие решения содержат судебный активизм, или противоречат блокирующему национальному консенсусу, или сами по себе являются противоречивыми и недостаточно обоснованными. Но их единицы. В остальном рецепция ценностей правового государства происходила достаточно хорошо.
Российскому обществу сделана прививка с лекарством, содержащим демократические ценности, верховенство права и субсидиарность.
Последний элемент означает активную и решающую роль высших судов (Верховного суда РФ и Конституционного суда РФ) в контроле за реализацией правовых гарантий защиты конституционных прав и свобод. Эти суды всегда ориентировались на решения ЕСПЧ, между ними всегда существовал судебный диалог, обмен мнениями и знаниями о правовых позициях. Но и сейчас, когда контроля ЕСПЧ уже не существует, ничто не мешает следить за развитием практики ЕСПЧ и за новыми позициями других органов Совета Европы, например Венецианской комиссии за демократию через право.
Однако сейчас возникает опасение, что произвол в действиях властей снова станет обыденным делом, а судебная власть продолжит терять свою независимость от силовых ведомств — и потеряет ее окончательно. Поэтому властям надо помнить, что доверие народа достигается не только социальными пособиями, но и справедливым судебным разбирательством, которое является одной из форм проявления уважения к достоинству человека. Я надеюсь, что мы — общество и государство — не сдадим наши позиции, те завоевания в области борьбы с произволом, которые у нас есть благодаря участию России в Совете Европы.
Надо отметить, что благодаря этому участию правовая система России приобрела ясно выраженный характер континентальной европейской системы права. Эта система имеет свое воплощение во многих государствах на всех континентах.
В дальнейшем нас ждут разные сценарии: укрепление этих позиций или скатывание в юридическую архаику и бездну произвола и попрания всяких прав.
Третий вариант, при котором правовая система полностью изменит свою сущность и станет другой, например, приобретет признаки конфуцианской, исламской, иудейской, англосаксонской или других правовых систем — такой вариант невозможен в силу исторического и культурного развития нашей страны.
Дмитрий Гурин, юрист European Prison Litigation Network, юрист ЦЗПЧ «Мемориал», эксперт Совета Европы, юрист Секретариата ЕСПЧ в 2016–2020 годах
Фото: Архив Дмитрия Гурина
Нужно понимать, что полезными для граждан России постановления ЕСПЧ становились ровно настолько, насколько позволяла государственная власть. Любое, даже самое взвешенное и детальное постановление ЕСПЧ, затрагивающее чувствительные и масштабные проблемы, не имеет прямого эффекта. После его вынесения начинается длительный и трудоемкий процесс исполнения, который не ограничивается только лишь выплатой компенсаций или отменой неправосудного судебного решения национального суда. Ведь, помимо этого, государства обязаны принять так называемые общие меры — комплекс реформ, направленных на то, чтобы выявленное судом нарушение конвенции не повторилось вновь в отношении других людей.
Да, российские власти исправно платили присужденные Европейским судом компенсации (за редкими исключениями). Но в подавляющем большинстве случаев они отказывались менять правовые нормы и правоприменительную практику, которые шли вразрез с требованиями конвенции. Россия так и осталась в лидерах по числу неисполненных постановлений (только «ведущих» постановлений, где впервые суд отметил наличие тех или иных правовых проблем, в российском списке осталось 222).
Конечно, за 20 с лишним лет совместного с ЕСПЧ существования в российском праве были и свои проблески. Ставшая уже классической success story — принятие закона о компенсации за судебную волокиту и неисполнение судебных решений по гражданским спорам, где ответчиком является государство. Эти меры стали прямым следствием постановлений ЕСПЧ «Бурдов против Российской Федерации» и «Герасимов и другие против Российской Федерации» — и они стоили огромных усилий Комитету министров, юристам и правозащитникам.
В результате правосудие в России в целом стало более быстрым, открытым и доступным. Но качество решений, итог этих дел — они так и остались катастрофически далеки от идеалов правосудия.
После дела «Штукатуров против России» в ГПК была закреплена возможность участия в процессе лиц, в отношении которых рассматривается вопрос о признании недееспособными. Под влиянием ряда постановлений ЕСПЧ («Худоеров», «Белевицкий», «Нахманович») было реформировано регулирование института мер пресечения, в частности заключения под стражу. Правда, сажать без разбору, несмотря на декларативные рекомендации пленума Верховного суда, в России не перестали. А в последнее время стали еще больше.
Основной упрек, продолжающий звучать в адрес Европейского суда,— медлительность. Но здесь важно понимать, что международный суд по своей сути является точным хирургическим инструментом. Он в любом случае не может обработать и рассмотреть большое количество жалоб, этого и не стоило от него ожидать.
Налаженная работа суда и в целом всей системы Европейской конвенции возможна лишь тогда, когда государства сознательно понимают и разделяют саму концепцию прав человека и ценности, которые она несет. Этого понимания у наших властей не образовалось.
В каком-то смысле ЕСПЧ стал заложником собственного успеха и собственной практики. Установив, к примеру, отсутствие эффективных национальных средств правовой защиты по жалобам на неудовлетворительные условия содержания под стражей и отбывания наказания, ЕСПЧ стал работать, по сути, в качестве суда первой инстанции. Заключенные стали подавать жалобы, минуя все российские инстанции. То же самое произошло с массовыми одновременными нарушениями вроде беспричинных задержаний на митингах.
Европейский суд старался находить выход. Выпуская одно обширное постановление, он рассматривал схожие дела в упрощенном, часто табличном формате. Но реакции со стороны российских властей не было, им оказалось проще заплатить компенсации из бюджета, чем изменить свое поведение. Тогда ЕСПЧ решил, условно говоря, вернуть права человека домой: было увеличено число инстанций, которые заявителям нужно пройти, прежде чем пожаловаться в Страсбург.
Кроме того, суд авансом засчитал некоторые российские законодательные инициативы в качестве приемлемых средств правовой защиты. Так произошло, например, с законом о компенсации за неудовлетворительные условия в тюрьмах и колониях (решение по делу «Шмелев и другие»). Жалобы в итоге оказались заперты внутри судебной системы России, которая не желала обратить свои ресурсы на разрешение скопившихся проблем, слепо следуя логике репрессивного законодательства.
Стремление суда в организационном плане, конечно, можно было понять. Но цена этих сделок с дьяволом оказалась очень высока.
Вряд ли можно согласиться с упреками в политической ангажированности и предвзятости суда — напротив, в последнее время ЕСПЧ слишком часто шел навстречу российским властям. Тем не менее он оставался чуть ли не единственным органом, где люди, пострадавшие от действий властей России, могли добиться справедливости. За очень редким исключением. В работе я не раз видел чистые и справедливые решения судов первой инстанции, чаще всего из отдаленных регионов России, в которых судьи (как правило, вновь назначенные) умело и грамотно применяли конвенционный стандарт. Тем больнее было видеть, что вышестоящие суды, как правило, эти решения отменяли.
Остается надеяться, что присутствие конвенции в российской правовой системе успело хоть немного повлиять на правосознание молодого правоприменителя и оставить правовое наследие, которое будет понемногу тлеть под грудой пепла.
До тех пор, пока мышление российской правовой системы не изменится, надежды у граждан, которые не нашли справедливости в судах России, прямо скажем, немного.
В основном взоры сейчас обращены на Женеву, на договорные органы ООН. Но они не обладают теми же ресурсами, потенциалом и возможностями, что и Европейский суд, и не «проектировались» в качестве судов по правам человека. А любые отечественные поделки — вроде суда по правам человека для СНГ, о котором кто-то из чиновников говорил в апреле,— я бы обходил стороной.
Андрей Клишас, председатель комитета Совета федерации по конституционному законодательству и государственному строительству
Фото: Дмитрий Духанин, Коммерсантъ
Подводя итоги многолетнего взаимодействия с Европейским судом по правам человека, необходимо обратить внимание на ряд ключевых моментов. Во-первых, многие постановления ЕСПЧ имели большое значение для развития нашей правовой системы и закрепления дополнительных гарантий защиты прав граждан. Позиции ЕСПЧ способствовали либерализации уголовного законодательства, реформированию надзорного производства, повышению открытости деятельности судов и правоприменительных органов, реформированию пенитенциарной системы, закреплению дополнительных гарантий прав лиц, находящихся в местах лишения свободы.
Так, например, в рамках выполнения постановления по делу «Борис Попов против Российской Федерации» в 2010 году в российское законодательство были введены положения, направленные на защиту права осужденных к лишению свободы на уважение их корреспонденции. В рамках исполнения решения по делу «Штукатуров против Российской Федерации» вступил в силу закон, предусматривающий введение института частичной дееспособности в целях наиболее полной защиты прав и интересов граждан, страдающих психическими расстройствами. В рамках выполнения пилотного постановления ЕСПЧ по делу «Бурдов против Российской Федерации» были приняты законы, которыми было закреплено право граждан на выплату компенсации за чрезмерную длительность судебного разбирательства.
Во-вторых, важно напомнить, что принципиальных проблем с исполнением решений ЕСПЧ не возникало. До определенного момента — пока он не начал выносить политизированные решения. Это объективный и справедливый тезис.
Первым камнем преткновения стало известное дело Константина Маркина (2009), когда ЕСПЧ превысил свои полномочия при решении вопроса о праве мужчин-военнослужащих на длительный отпуск по уходу за ребенком. Тогда Европейский суд посчитал отказ в таком праве дискриминацией. Комментируя в свое время данное решение, председатель Конституционного суда Валерий Зорькин справедливо указал, что это является беспрецедентным вторжением в сферу полномочий национальных властей и оценки того, в чем заключается национальный публичный интерес.
Еще одно известное решение, в рамках которого ЕСПЧ превысил свои полномочия, было вынесено по делу «Анчугов и Гладков против России». Тогда ЕСПЧ призывал отказаться от полного запрета заключенным голосовать на выборах, что напрямую противоречит положениям статьи 32 Конституции РФ. Более того, ЕСПЧ предлагал это сделать путем «инициирования политического процесса», а это, по сути, означало принятие новой Конституции.
Самым свежим примером является решение ЕСПЧ по делу «Федотова и др. против России». В нем Европейский суд потребовал признания иных, помимо брака, форм семейных союзов (гражданское партнерство и др.). Это также идет вразрез с Конституцией, согласно положениям которой в совместном ведении Российской Федерации и ее субъектов находится защита института брака как союза мужчины и женщины (п. ж1 ч. 1 ст. 72).
В заключение необходимо отметить: с момента принятия Конституции 1993 года становление национальной правовой системы происходило с опорой на практику ЕСПЧ. Конституционный суд РФ формулировал свои правовые позиции относительно содержания основных прав и свобод граждан с опорой на его постановления. По причине необходимости сохранения данного массива толкования было, в частности, принято решение не вносить изменения в главы 1 и 2 Конституции при проведении конституционной реформы. По этой причине можно говорить о том, что с выходом России из Совета Европы уровень гарантий защиты прав граждан не снижен. Он обеспечивается обращением за защитой в Конституционный суд.
Адвокат Ольга Гнездилова, проект «Правовая инициатива» (внесен в реестр иноагентов)
Фото: Олег Харсеев, Коммерсантъ
Россияне действительно потеряли очень важный инструмент защиты своих прав. Прежде всего, благодаря вступлению России в Совет Европы, был наложен мораторий на смертную казнь (1997). Мы уже привыкли к этим стандартам и сейчас мало кто помнит, что в Советском Союзе было исполнено более 600 тысяч смертных приговоров, большинство из которых были вынесены по сфальсифицированным уголовным делам.
Многие поправки касались положения осужденных. Так, бесчеловечные условия этапирования осужденных были улучшены после пилотного постановления по делу «Томов против России» (2019). Решение «Калашников против России» (2002) обратило внимание на жестокие условия отбывания наказания. А после решения «Полякова и другие против России» (2017) осужденных начали отправлять для отбывания наказания ближе к дому. Эта мера позволила не только сэкономить средства государственного бюджета, но и защитить права детей и пожилых родственников на поддержание семейных связей. Также она повысила шансы на реабилитацию осужденного и его социализацию после освобождения.
Благодаря ЕСПЧ осужденные к пожизненному лишению свободы и их семьи получили право на длительные свидания. До рассмотрения судом дела «Хорошенко против России» (2015) длительные свидания были запрещены в течение первых 10 лет отбывания наказания.
Чего мы не добились – так это исполнения по существу пилотного постановления по проблеме домашнего насилия в России («Туникова и другие», 2021). Тогда суд обязал власти принять законодательство, вводящее систему охранных ордеров, эффективное наказание для агрессоров и систему социальной поддержки для пострадавших. Проект закона был разработан, вызвал широкое обсуждение, но его принятие остановлено.
В деле «Тапаева и другие против России» (2021) суд обратил внимание на проблему системной дискриминации женщин на Северном Кавказе в их праве воспитывать своих детей после развода или смерти мужа. Местные власти настаивают, что ребенок «принадлежит семье отца» — и в результате женщины теряют право не только жить с ребенком, но и видеться или говорить по телефону. В исполнение группы дел «Муружева против России» (2018) Минюст опубликовал проект закона о внесении изменений в УК РФ в части ужесточения ответственности за неисполнение решения суда о месте жительства и порядка общения с ребенком. Однако и закон не был в итоге внесен в Госдуму.
Юрий Берестнев, главный редактор научно-аналитического журнала «Бюллетень ЕСПЧ»
Фото: Архив Юрия Берестнева
К 20-летнему юбилею ратификации Российской Федерацией Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод журнал «Прецеденты Европейского суда по правам человека» подготовил специальный выпуск. Там были перечислены 20 знаковых постановлений ЕСПЧ, изменивших российскую правовую систему. В их числе — знаменитое «Бурдов против РФ», где ЕСПЧ констатировал нарушение конвенции в связи с длительным неисполнением актов российских судов в отношении обязательств госорганов, вступивших в законную силу. Можно назвать постановление «Рябых против РФ», которое стало отправной точкой для реформирования института судебного надзора. Или «Калашников против РФ» — об условиях содержания в местах лишения свободы.
Разумеется, наиболее системные изменения вытекали не только из решений ЕСПЧ, но и из обязательств, которые Россия взяла на себя при вступлении в Совет Европы. Это, например, арест лишь по решению суда, передача пенитенциарной системы из МВД в ведение Минюста и так далее. Но реализация этих изменений также результат и постоянного воздействия ЕСПЧ.
Например, понимание того, что исполнение судебного акта является такой же точкой отправления правосудия, как и само судебное заседание, утвердилось в общественном сознании лишь благодаря усилиям ЕСПЧ.
Более того, когда жизнь показала, что все это существует чисто формально, был принят закон о компенсации за судебную волокиту — опять же под влиянием ЕСПЧ. И это было архиважно, потому что к середине нулевых у нас постоянно существовало несколько миллионов судебных решений, вступивших в силу и не исполнявшихся. А судебные исполнительные листы даже не являлись документом строгой отчетности и совершенно безнаказанно становились инструментом махинаций и злоупотреблений.
Именно под постоянным воздействием ЕСПЧ был реформирован институт судебного надзора. Появились полноценная апелляция, сплошная кассация — потребовалось не одно и не два дела, чтобы прийти к пониманию, что это правильно, а сам процесс занял 15 лет. Защита права собственности добросовестного приобретателя («Гладышева против РФ») — это огромная проблема, которая до сих пор не урегулирована до конца. Но так как Страсбург ее поднял, этим вопросом стали заниматься уже на уровне российских высших судов.
Что касается обвинений в политической ангажированности суда, то это следует расценивать как реакцию на определенные решения, которые несут издержки для действующей власти. И российская власть в этом смысле не исключение. Так, британские власти за последние 15 лет раза три открывали в стране дискуссию о выходе из Совета Европы. По разным поводам, в том числе из-за принятия ЕСПЧ обязательных для исполнения решений.
А Конституционный суд Польши вынес постановление, в котором признал некоторые положения Европейской конвенции противоречащими национальной конституции, и заявил, что они не должны применяться в стране. При этом «продвинутые демократические учителя» из польского правительства провели такую судебную реформу в стране, что фактически упразднили разделение властей и подчинили судебную власть исполнительной. Даже Страсбург и Брюссель возмутились — и в ЕСПЧ, и суде ЕС рассматривают десятки жалоб против Польши.
Тут нужно понимать, что ни один суд не может принимать решения, которые удовлетворяют все стороны. Реформировать и менять в ЕСПЧ нужно многое, но упрек в политической ангажированности я считаю неправомерным.
Я бы не сказал, что обращение в ЕСПЧ было для россиян единственным шансом на правосудие. Хотя Страсбург имел два больших преимущества. Во-первых, это сама возможность пожаловаться. До постановления доходила малая доля обращений из 180 тыс. российских жалоб, направленных в Страсбург. Но даже это небольшое количество создавало у людей ощущение, что существует инструмент эффективного правосудия. Теперь это ощущение защищенности снизилось, как бы хорошо ни работала национальная судебная система.
Другие инструменты, например в ООН, гораздо менее эффективны, если не сказать декларативны. Но говорить о том, что ЕСПЧ был единственным шансом добиться справедливости,— это демагогия.
У нас в стране в судах рассматриваются миллионы дел. И считать, что только Страсбург мог вынести подлинно справедливые постановления,— это абсурд. Невозможно серьезно говорить, что все эти миллионы дел несправедливо разрешены.
Павел Чиков, руководитель международной правозащитной группы «Агора»
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ
Решение по делу «Калашников против РФ» — о бесчеловечном обращении с заключенным — стало одним из первых, вынесенных по жалобам из России. И следует признать: за последние 20 лет условия в СИЗО значительно улучшились. Постановление по делу «Бурдов против РФ» привело к появлению исполнительного производства и в целом института судебных приставов. Решения по жалобам блогера Саввы Терентьева и правозащитника Станислава Дмитриевского, в которых суд признал чрезмерными ограничения на политические высказывания, предшествовали частичной декриминализации «экстремистской» 282-й статьи УК. А после постановлений ЕСПЧ по жалобам Ваньяна, Веселова, Кузьминой и других осужденных правоохранительным органам запретили провокации и подброс наркотиков.
Журналист Исаак Гринберг выиграл в ЕСПЧ дело о диффамации, и теперь его коллеги не обязаны доказывать в суде истинность оценочных суждений. Постановление ЕСПЧ по делу «Свинаренко и Сляднев против РФ» привело к запрету металлических клеток в судах. А после решений ЕСПЧ по жалобам Акименкова, Савелова, Барабанова, Полиховича и других участников «болотного дела» власти перестали выдвигать против протестующих обвинение в массовых беспорядках.
Стоит также отметить большие группы дел, благодаря которым многие пострадавшие получили крупные компенсации. Это «чеченские» дела об убийствах, насильственном исчезновении и ущербе от бомбардировок федеральными войсками; дела о пытках (включая «Михеев против РФ» и другие после него); дела о невыплатах пенсий и пособий и дела об изъятии собственности у добросовестных приобретателей недвижимости.
Но простое перечисление отдельных решений не позволяет отразить все то влияние, которое ЕСПЧ — и в целом наше присутствие в Совете Европы — оказал на российскую действительность.
Передача следственных изоляторов в структуру Министерства юстиции, создание службы исполнения наказания были условием вступления России в СЕ, и это было исполнено. Появление такой меры пресечения, как запрет определенных действий и домашний арест,— следствие сотен решений ЕСПЧ о необоснованности или избыточности содержания под стражей.
В конечном счете планомерное, в течение 20 лет, сокращение тюремного населения России с 1,2 млн до 500 тыс.— это тоже эффект «европеизации» российской судебной системы.
Ведь система не работает так, что ЕСПЧ вынес решение по «Калашникову против РФ» — и сразу все поменялось. Нет, это был многолетний процесс, который состоял как из разных кулуарных договоренностей, так и из необходимости демонстрировать Совету Европы, что мы меняемся в лучшую сторону. Да, не поддавались на какие-то политические изменения, но с большей радостью демонстрировали изменения в других областях — социальной и так далее.
Последние десять лет Верховный суд РФ регулярно делал обзоры практики ЕСПЧ и рассылал это по всем судам. Конечно, не факт, что там их воспринимают и применяют, но в любом случае можно вести речь о некоторой коррекции сознания. Кроме того, огромную роль ЕСПЧ сыграл в подъеме юридической правозащиты в России. Такой же эффект можно наблюдать в других странах Совета Европы — Украине, Молдове и Грузии. В отличие от Белоруссии и стран Центральной Азии.
Огромная бесконечная критика, которой ЕСПЧ подвергался со всех возможных сторон на протяжении всей истории своего существования, объясняется только тем, что более мощного, активного и эффективного международного суда в принципе не существует. Никто не критикует комитет ООН по правам человека, потому что он практически ни на что не влияет. То же самое касается региональных судов по правам человека в Африке и где-то еще. ЕСПЧ достается именно за то, что он — лучший. И критика со стороны России объясняется тоже тем, что больше всего дел рассматривал в отношении нее.
Я абсолютно не согласен с заявлениями, что ЕСПЧ демонстрирует политическую мотивированность в работе с российскими делами.
Наоборот, юристы часто и обоснованно упрекали ЕСПЧ в том, что он длительное время не рассматривает значимые политически чувствительные дела.
Классический пример — дела, связанные с экстремизмом. Первые жалобы были поданы в 2006 году, а решения стали выносить только в 2018 году, то есть 12 лет суд их не рассматривал, и это позволило российским силовикам распространить практику очень широко. То же самое по делам об иностранных агентах — первые жалобы были поданы в 2013 году, а рассмотрены только в этом, уже после исключения России из Совета Европы. И если бы суд был действительно политически мотивирован, то эти дела уже давно были бы рассмотрены, а решения по ним были бы гораздо более жесткими.
Что касается альтернативных международных судебных инстанций, сохраняется возможность обратиться в комитеты ООН. И она остается практически единственной после того, как ЕСПЧ прекратил работать с обращениями из России. Как будет работать этот механизм в отношении России, пока непонятно, потому что до сих пор монополия ЕСПЧ в этой области была практически тотальной.