Событие недели — "Два всадника" (Two Rode Together, 1961), закатный шедевр Джона Форда (1895-1973), человека, который и создал, и похоронил мифологию Дикого Запада, а представлялся очень просто: "Меня зовут Джон Форд. Я снимаю вестерны" (27 марта, "Культура", 23.00, *****). Во все антологии кино вошел кадр из его "Дилижанса" (Stagecoach, 1939): дилижанс, отчаянно уходящий от преследующих его кровожадных индейцев. Но Форд был не только и не столько певцом войны, сколько философом и поэтом Дикого Запада. Края, где время измеряется не часами, а годами и десятилетиями, жизнь людей подчинена смене времен года, а краснокожие и белые находятся в сложнейших, почти родственных отношениях, что не мешает им время от времени убивать друг друга. Два всадника — это лейтенант кавалерии и шериф, без особого энтузиазма ставший его напарником в деликатной миссии: провести переговоры с индейцами, чтобы освободить давно похищенных ими белых поселенцев. Они и сами быстро попадают в плен, однако им удается убедить краснокожих, что их цель — переговоры и ничто иное. В индейском становище оказывается четверо выживших пленников, давно уже сменивших свою культурную идентичность: кто-то смирился, кто-то искренне ощущает себя индейцем. Две пленницы отказываются вернуться в "цивилизованный" мир. Молодая скандинавка, на белоснежней коже которой индейская раскраска выглядит особенно декоративно, просто не помнит ничего о "белой" жизни: ее похитили совсем ребенком. Пожилая женщина помнит, но говорит, что ее прошлое "я" умерло. Двое готовы попробовать "нормальную" жизнь, но лучше бы они этого не делали. Бешеный мальчишка с индейским именем Бегущий волк убивает женщину, утверждающую, что она его мать, и становится жертвой суда Линча. Молодую вдову индейского вождя — в прекрасной, почти сюрреалистической сцене она оплакивает его, одетая в красное платье, — общество отвергает: она — "порченая". Лишь шериф, слишком хорошо понимающий, насколько сложен пограничный мир Дикого Запада, принимает ее и увозит с собой. "Два всадника" — фильм о конце странной, кровавой, но гармонии между двумя культурами, которая была возможна в течение какого-то времени, но закончилась гибелью одной из них. Еще один вестерн, но очень странный, поставила Антония Берд, один из самых своеобразных британских режиссеров. "Людоед" (Ravenous, 1999) — жанровый коктейль из вестерна, натуралистического фильма ужасов и черной, очень черной комедии (30 марта, Первый канал, 2.40, ****). Действие разворачивается во время американо-мексиканской войны 1840-х годов. Свежеиспеченный капитан назначен служить на маленький пограничный пост: все его обитатели со странностями, все находятся в той или иной стадии моральной деградации. На пост приходит находящийся на грани смерти, донельзя изможденный человек, единственный выживший из партии переселенцев, вынужденных из-за голода жрать друг друга. Естественно, он и сам каннибал, заражающий своим безумием окружающих: кто однажды попробовал человечинки, никогда не забудет ее вкус. Под маской кровавой жанровой поделки скрывается умная и точная притча о том, где кончаются границы человеческой личности. Другой фильм ужасов, "Ван Хельсинга" (Van Helsing, 2004) Стивена Соммерса, можно смотреть, только если относиться к нему, как к пародии (27 марта, Первый канал, 21.45, *). Режиссер-ремесленник свалил в одну кучу все вечные мотивы жанра. Агент Ватикана Ван Хельсинг борется в Трансильвании не только с Дракулой, ведущим себя, как провинциальный, спившийся трагик, и его летающими невестами, но и с волком-оборотнем, похожим на огромного пьяного зайца, и с чудовищем Франкенштейна, добрым, как Железный Дровосек. Забавнее всего вселенская смазь из цитат, наворованных Соммерсом: оружейная мастерская из "бондианы", ковбойский наряд Ван Хельсинга, гробовщик, перекочевавший сюда прямиком из вестернов Серджо Леоне, потомство Дракулы, подвешенное к потолку в склизких кожаных мешках, заимствованных из "Чужого". "Костюмер" (The Dresser, 1983) Питера Йетса — очень британская по духу, даром что поставил ее американский режиссер, психологическая драма (26 марта, "Культура", 22.20, ***). Фактически, это спектакль на двоих. В Лондоне, содрогающемся от нацистских бомб, костюмер готовит к исполнению в 227-й раз роли Короля Лира великого, старого, смертельно уставшего от жизни актера, для которого он — и нянька, и шут, и исповедник, и единственная опора. Спектакль оказывается последним в жизни актера: у его тела безудержно рыдает костюмер, как становится очевидно, всю жизнь испытывавший к нему помимо восхищения еще и сексуальную страсть.
