Последний ученик великого мастера

В Музее нонконформистского искусства открыта выставка живописи и графики Виталия Кубасова.

       Словно повинуясь неведомому закону компенсации, природа сделала так, что в 1937 году, жестоко проредившем советскую интеллигенцию, родились многие из тех, кто составил славу шестидесятников. Виталий Кубасов — тоже "ребенок 1937-го". Выставляющийся значительно реже своих коллег по нонконформистскому подполью 1960-1970-х (он участвовал в легендарных выставках 1974-1975 годов в ДК имени Газа и ДК "Невский"), он внезапно обрел особую весомость в городском искусстве. Возможно, потому, что он — последний активно работающий в станковой живописи ученик Николая Акимова. Нет, конечно, в городских театрах, "по профилю", продолжают успешно работать другие его ученики: Эдуард Кочергин, Геннадий Сотников, Марина Азизян. Но особенность школы Акимова в том, что благодаря ему из стен Театрального института вышли и самые интересные живописцы "подполья". Иных уж нет, а те далече. Безвременно ушли из жизни Алек Раппопорт, Юрий Дышленко, Евгений Михнов-Войтенко. Растворились в эмигрантском далеке Игорь Тюльпанов и Олег Целков. Господин Кубасов, судя по выставке, полон сил.
       Над тайной Николая Акимова предстоит размышлять историкам искусства. Наследник неоакадемизма 1910-х годов, он довел в своей живописи вещную определенность и резкость форм до гротеска. Но именно он воспитал первых в послевоенном Ленинграде и самых ярких абстракционистов. Возможно, здесь действовали те же законы искусства, которым мы обязаны тем, что из мастерских самых отъявленных французских академистов вышли в свое время импрессионисты. А может быть, сама напряженная рефлексия учителя о форме как таковой провоцировала его студентов продолжить мысль дальше, выйти за грань допустимого.
       Слово "абстракционист" было в конце 1950-х ругательством на грани статьи УК РСФСР. Пресса тиражировала байки об ослах и обезьянах, пишущих хвостами. Героя песни Александра Галича "обзывали жуликом и Поллаком": имя отца нью-йоркского абстрактного экспрессионизма звучало матерно. Но и в "подполье" абстракционистов было немного: доминировал подпольный Салон, кривое зеркало официоза. И если кого-либо и можно было обругать "Поллаком", то именно господина Кубасова. Его юношеские работы до сих пор производят сильнейшее впечатление. Трудно представить, как 20-25-летний советский студент мог создать такие яростные, пастозные композиции, как "Женщина на фоне деревенского ковра" (1959), "Бой быков" (1962) или "Весна в Левашово" (1962), которые органично смотрелись бы в экспозиции любого уважаемого музея современного искусства, рядом с холстами Джексона Поллака (Jackson Pollak) или Ханса Хартунга (Hans Hartung). Склонный, как многие его коллеги, к теоретизированию, Виталий Кубасов определяет свой метод как "ассоциативную абстракцию", основанную на древней, возможно, генетической памяти не только человечества, но и всех предшествующих ему форм жизни. Он говорит: "Мы понимаем балет не потому, что видели, как плавают рыбы в аквариуме, а потому, что сами когда-то шевелили хвостом и плавниками". Впрочем, теории художников приложимы только к их собственному творчеству: в истории остаются картины, а не трактаты.
       Сквозь абстракцию в картинах Виталия Кубасова проступают смутно узнаваемые формы. Уже 40 лет он одержим темой крестоносцев, ангелов, отшельников, относящихся в той же степени к физическому миру, как и метафизическому. Но в отличие от многих живописцев не позволяет проникнуть в живопись назидательной повествовательности. "Падение космического корабля в океан" (1996) привлекает его той же абстрактной красотой неуправляемого процесса, как и шалости мороза в работе с очаровательным названием "Мне снится замерзшее стекло твоего автомобиля, дорогая". Живопись без идеологии, возможно, является самой убедительной идеологией живописи.
       
       МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ