Последняя глава петербургского текста

В творческом центре "Митьки-ВХУТЕМАС" открыта выставка, посвященная 50-летию фотографа Бориса Смелова (1951-1998).

       Митьковский арт-центр уже в третий раз отдает долг памяти замечательному фотохудожнику, погибшему три года назад. Поэтому выставка не претендует на то, чтобы обстоятельно познакомить с его творчеством неофитов: были и выставка натюрмортов, и ретроспектива. Новая выставка — поклон фотографу, накрытая ломтем хлеба поминальная стопка с картины Натальи Жилиной. Она носит семейный характер: работы самого Бориса Смелова чередуются с живописью вдовы Натальи Жилиной и фотографиями учеников, падчерицы Марии Снегиревской и ее мужа Александра Соколова. Весь семейный клан, включающий также Владимира и Дмитрия Шагиных, напоминает, скорее, средневековый цех. Семья становится синонимом арт-школы, творчество — самой сильной из семейных скреп.
       Вряд ли можно было найти для выставки более подходящее по духу место, чем это помещение, напоминающее то ли коммуналку, то ли артель, с окнами, выходящими на неумытую и неуютную улицу Правды. Достоевские, одним словом, кварталы. Борис Смелов, возможно, последний соавтор того, что филологи именуют коллективным "петербургским текстом", был поэтом именно такого города. Почти безлюдного, увядающего, лелеющего обломки прошлого, соблазнительного своим тлением. В этом городе невозможно жить, но только в нем могли работать поэты и художники андерграунда. В таком городе хочется бродить в сумерках и пытаться угадать, что там, за одиноким желтым окном, находить на брандмауэрах стертые объяснения в любви, а в загаженном подъезде — остатки мозаики в стиле модерн. Стать блистательного Петербурга проступает и в выверенности композиций самих фотографий, и в старинной дребедени, рюмках, штофах, часах, в мостиках и решетках, запечатленных в натюрмортах и городских пейзажах Бориса Смелова. Однако ракурсы смещены, покосились: город словно пытается — перед тем, как раствориться, уйти — сохранить потерянное равновесие. У рюмки отбита ножка, предметы роскоши вынуждены терпеть соседство с вульгарными гвоздями. Голубь тщетно пытается взлететь с крыши, обрамляющей безысходный двор-колодец. Борису Смелову, как никому другому из фотографов, удалось уловить дух неуловимого города.
       Его ученики словно договаривают, проявляют то, что лишь подразумевалось в его работах, концентрируют настроение до уровня формулы. Афганские борзые, чья аристократическая худоба в Петербурге кажется патологией, лакают воду из луж ("Собаки на набережной" Александра Соколова). Сквозь приоткрытое окно льется почти мистический, почти фаворский свет на выщербленную лестницу разоренного особняка ("Лестница" Александра Соколова). Уцелевшая кованная решетка чертит своей тенью кружева на измочаленной земле ("Кружева" Марии Снегиревской). Эти фотографии — уже почти что надгробный памятник городу, формула ностальгии. Светлая и наивная живопись Натальи Жилиной необходима на выставке, как противоядие от них. С наступлением эпохи евроремонта, сделавшего город чуть более пригодным для жизни, но неустанно убивающем его великолепное убожество, умер — такой пронзительно-петербургской смертью, достойной героя Достоевского — и сам Борис Смелов, замерзший на улице, на Васильевском острове, в нескольких шагах от дома.
       
       МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ