Пресс-показом фильма "Это я вор" Яцека Бромского (Jacek Bromski) в киноцентре "Ленинград" открылась неделя польского кино в Петербурге.
"Курва, шибче!" — с первой же фразы стало ясно, что будет почти как у нас и немного нервно. Двое малолеток воруют радиолы из иномарок, но помышляют о большем. Например, о зеленом ягуаре песенника-жуира. Оба из неблагополучных семей. Младший — по кличке Крыса — ангелочек с подпалинами, живописный, как итальянские нищие. Тот, что постарше, — рабочий паренек и квазихакер, подвизающийся механиком у эксцентричного красномордого владельца автомастерской в бабочке и с сомнительным боксерским прошлым — дать сдачи он патологически не может, но в решающий момент, стреляя от испуга с двух рук, спасает нахаленка от парочки бандюганов. Сами же гангстеры в минуты затишья, откинувшись на сиденья авто, обсуждают, естественно, гастрономические обычаи других стран a la le Big Mac.
В задачи авторов, очевидно, входило дать срез польского общества. Несколько механистично это удалось. Глава местной мафии на отдыхе (охрана в кустах, одиноко дрейфующий речной причал с семью спиннингами и ящиком мексиканского пива) и на переговорах с украинским теневиком по фамилии Ставрогин; рыжая безголосая певичка с ногами от ушей; работяги в мастерской с мечтами не стирать носки, а покупать все время новые; восточноевропейские алкаши в открытых кафе.
Главные же — двое трудных подростков, стойко переносящие домашний неуют. Их родители не просыхают, тащат все из дома, спят голышом, провоцируя детей на хамов грех, а мать Крысы даже снимает с друга своего сына бабушкин серебряный крестик за кратковременный, но успешный массаж корня. Седая угрюмая богомольная бабушка с пачкой "Популярных" и рюмкой Кюрасао — самый позитивный персонаж. Получается, что ее здоровая ненависть к соседям и мечта перед смертью побывать в костеле — это и есть соль земли, фундамент общества. Ее молитва услышана. В финале — алтарь, свечи и возвращение внука, задержанного за угон.
Католический дискурс, характерный для всего польского общества, где даже в годы Гомулки (Gomulka) или Ярузельского (Jaruzelski) процентная сумма католиков и коммунистов превышала сто, встречается в фильме на разных уровнях: от тарантиноидальных споров — можно ли ворам, идущим на дело, сквернословить в день Богоматери Полей — до веры в то, что никогда не поздно признаться: "это я вор", — и вернуться на пути праведные. А вот тень "400 ударов", обязанная ложиться на каждый фильм о трудном детстве, проходит по касательной. Именно детского в героях мало. И они сами, и взрослые воспринимают их как коллег, соперников, любовников.
В голливудском фильме про угонщиков за полтора часа украли бы и покорежили не одну сотню тачек. В Польше, если верить фильму, крадется 85 тыс. машин в год, но в центре интриги всего одна, да и та возвращается хозяину без изъяна. Ноты, слизанные с Малера (Mahler), юный грабитель вернул и того раньше. В самой краже тоже нет ничего увлекательного — при всем очаровании блестящих металлических красавцев их угоняют не ради куража, а ради денег. Которые герой, уже за кадром, сможет зарабатывать честным трудом, забыв про ошибки отрочества, деградантов-родителей и пару трупов на траве.
СЕРГЕЙ ПОЛОТОВСКИЙ