В среду в Институте Финляндии профессор Хельсинкского университета Бен Хеллман (Ben Hellman) представил книгу Александра Куприна "Мы, русские беженцы в Финляндии", профессор кафедры славистики и балтологии Пекка Песонен (Pekka Pesonen) рассказал о двух новых докторах наук, которые потом ответили на вопросы слушателей.
Бен Хеллман просто зачитал свое предисловие из свежей книги купринских рассказов, фельетонов, статей и стихов, связанных с Финляндией. Публицистика Куприна тех лет в России еще не издавалась. Финляндия была писателю хорошо знакома. Еще до Первой мировой войны Куприн лечился в финском санатории, в 1914 году воевал там, а в 1919-м эмигрировал в Финляндию и почти год активно писал в "Русскую жизнь". "Я финнов уважаю по-прежнему, но они — люди с другой планеты" (из письма другому жителю Финляндии — Репину). Потом перебрался в Париж, но в хельсинкских изданиях лучше платили, и автор "Гранатового браслета" регулярно посылал туда свою гневную публицистику. В поражение "белого дела" Куприн не верил. До последнего надеялся на здравомыслие крестьянства и кадровых рабочих, протест православных против безбожников, милосердие русского народа. До революции Куприн был близок к социалистам, в новых обстоятельствах ставил на Колчака.
Канва эмигрантских злоключений писателя и его настроения скорее всего были хорошо известны аудитории. Господин Хеллман, даром что предисловие собственного сочинения, читал сбивчиво, слушать было утомительно. Но он продолжал жонглировать ударениями, не обращая внимания на разговоры, синхронно возникавшие в разных концах зала.
Во второй части вечера за стол уселись Пекка Песонен и петербуржцы Геннадий Обатнин и Михаил Берг, чья докторская диссертация опубликована книгой "Литературократия". Последние двое недавно защитили докторские диссертации в Хельсинкском университете, первый по модернизму, второй — по постмодернизму в русской литературе. Ведущий рассказал несколько историй из своей жизни, как он познакомился с этими литературоведами (через Тарту, международные конференции и первый выезд на Запад Юрия Лотмана). Доктора выступали с разной степенью подготовленности к публичной речи. Господин Обатнин злоупотреблял выражением "как бы", задавался вопросом "А что же после Тарту?", говорил, что "после жесткой структуралистской школы он искал дискурсивное решение", но под конец вырулил к апологии финской славистики ("Хельсинки — это Тарту сегодня") и признанию, что для литературоведа "нет больше наслаждения, чем сделать чужой текст понятней". Последняя фраза очень понравилась Самуилу Лурье. Михаил Берг же поставленным на радио "Свобода" голосом, напротив, сразу заговорил афористично: уровень культурной вменяемости на хельсинкской конференции был удивительно высок; чтение — вещь очень прагматическая, здесь ищут и находят или не находят; культура есть символическое соревнование. Оба признались, что писать диссертацию в Финляндии было гораздо легче, чем в России. Не только больше материалов, но само отношение другое. В России нет такой предупредительности и трепетности.
После — вопросы из зала. "А можно задавать вопросы друг другу?" — спросил сидевший в "президиуме" господин Обатнин. "Можно даже самому себе", — нашелся кто-то из публики. В курилке списывали со счетов Тынянова и защищали Жирмунского. Итог вечера, незадолго до конца дискуссии и последовавшего фуршета, подвел Самуил Лурье: "...понравилось. Хорошая в Финляндии филология".
СЕРГЕЙ ПОЛОТОВСКИЙ