В залах Российской национальной библиотеки на Московском проспекте проходит выставка фотографов Владимира Брылякова и Антуана Пупеля (Antoine Poupel) "Умри, воскресни", дебютировавшая в феврале в Париже.
Трудно представить себе место, более подходящее — по контрасту — для выставки двух фотохудожников мирового уровня, чем холодный бетон библиотеки на Московском. Гулкая пустота зала, близость расфасованной по книгам академической мудрости только усиливают аромат сладкого, отчаянного и возбуждающего тления, который источают их монотипии, созданные с использованием новейших цифровых технологий.
Вступление к буклету, изданному в Париже и потому кажущемуся диковинным цветком на фоне отечественной полиграфии, начинается с парадоксальной фразы: "Они — не фотографы...". То же самое первым делом приходит на ум любому вменяемому посетителю выставки. Дело не в том, что господин Брыляков (род. 1958) — известный ленфильмовский оператор, снятый которым фильм Виталия Каневского "Замри, умри, воскресни" получил в 1990 году "Золотую камеру" Каннского фестиваля (приз за лучший дебют), а господин Пупель (род. 1956) закончил Высшую школу изобразительных искусств и даже стажировался на знаменитой академической Вилле Медичи (Villa Medicis) в Риме. Просто то, что они делают, безусловно не фотография, точно — не кино и наверняка не живопись. Хотя ассоциации возникают прежде всего живописные и кинематографические.
Картины Фрэнсиса Бэкона (Francis Bakon) и немецких "новых диких", истерзанное тело святой героини из "Рассекая волны" (Breaking the Waves) и шрамы мазохистов, исповедующих религию "автокатастрофы" из фильма Дэвида Кроненберга (David Cronenberg) — все, что связано с "новой телесностью" актуального искусства, немедленно вспоминается на этой выставке. В работах господина Пупеля чудятся и следы воинствующей чувственности католического искусства, в котором кровоточащие раны деревянных раскрашенных статуй святых кажутся почти непристойными. Так же абсолютно непристойна и эта выставка, она так же очень красива, она так же безжалостна и мудра. Ее тема — плоть. Плоть в работах господ Брылякова и Пупеля не сводится к какой-либо одной своей функции. Плоть едина в цветении и увядании, в соблазне и в омерзении, в тлении и провокации. Она манит и распадается на глазах в один и тот же момент времени. Плоть людская едина с плотью цветов и рыб, с плотью цвета и фактуры. Плоть отказывается замыкаться в рамки индивидуального тела, которое распадается на составляющие, вступающие в балет, достойный психоделических кошмаров или оргий в знаменитом парижском клубе "41".
Руки на фотографиях из одноименного цикла Владимира Брылякова существуют сами по себе, как неопознанные летающие объекты, льнущие к обнаженным женским телам, утрачивающим — то ли в экстазе, то ли в страдании — всякую индивидуальность. Классический балет кажется поединком умирающих борцов. А у Антуана Пупеля исхлестанное стеком женское бедро — нежным протезом, исполняющим одинокий танец на цветочной клумбе (странно, что именно этой, откровенно садомазохистской работы нет в каталоге). Женские груди то устремляются в автономный полет, как мелькающие вдоль автострады огни, то подмигивают проколотыми сосками из-за завесы вянущих розовых лепестков, то выглядывают из-за водорослей и скользких рыбешек. Черепа из Крипты Капуцинов в Палермо складываются то в растекающееся распятие, то в раскинутое женское тело, возрождая старинный жанр "пляски смерти" или "vanitas", напоминания о бренности бытия, придающей ему тем большую остроту. Подобная острота весьма актуальна в нашем северном городе, где — в силу культурной традиции — бренности полно, а наслаждения от нее никакого, где скорбь о смерти не связана с радостью воскрешения.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ