Программа трех концертов включала всего японского понемногу: пели и танцевали в кимоно, рисовали иероглифы, складывали журавликов, играли на японских гуслях кото, но чтобы ни делали — пребывали в неизбежном диалоге с европейской музыкальной традицией. Произведения западных классиков составили чуть ли не половину фестивальной программы.
Первый вечер был посвящен музыкальной династии Отака — пианист Ацутада Отака (Atsutada Otaka) исполнял произведения отца и свои собственные, Аяко Отака (Ayako Otaka) пела вокальный цикл Шумана и песни мужа. В следующем концерте опусы современных японских композиторов соседствовали с перформансом на темы традиционной культуры: танцы и песни под аккомпанемент кото дополнялись одновременным сеансом каллиграфии. В последний день японцы полностью переместились на территорию европейской классики — Моцарта, Равеля, Стравинского, в фортепианном концерте солировала Дзюнко Касахара (Junko Kasahara), а академическим оркестром Петербурга дирижировал Сюндзукэ Хори (Shunsuke Hori).
Японская музыка уже не является для петербургской публики абсолютно неведомой. В том же зале Капеллы в марте прозвучали "Прогулки в ноябре" самого известного и востребованного японского композитора Тору Такэмицу (Toru Takemitsu). Тогда меломаны с удивлением вслушивались в чужой музыкальный язык, непривычный тембровый диалог традиционных инструментов флейты сякухати и лютни бива с камерным оркестром. Иллюзорный мост между Востоком и Западом, который выстроил Такэмицу, вел в неизвестные звуковые дали, где тишина и разреженность музыкального времени воспринималась отличительной чертой национальной традиции. В нынешней серии концертов "японское" порой оказывалось приветливо-репрезентативным, типа "русского" в варианте Beriozka, в японском случае — сакура.
Про цветущую вишню японцы поют много и охотно, как русские про "тонкую рябину" или "плакучую иву". Но странное дело, прозвучавшие песни и инструментальные вариации на кото были подозрительно похожи и на песни Грига, и на украинские думы, и на те обобщенные вариации на народные темы, которые в обязательном порядке пишут студенты консерваторий, чтобы набить руку в гармонизации народных мелодий. Меланхоличная мажороминорная японская лирика настолько легко ложилась на слух, что в конце концерта нарядно одетые японки даже предложили залу подпевать. Секрет прост — японская песня, пройдя псевдоэтнографическую гармонизацию на западный манер, растеряла островную экзотику, и теперь заморская кузина большой европейской музыкальной семьи, понабравшись выражений, говорит на том же языке.
Чего нельзя сказать о танце, который по-прежнему остается квинтэссенцией "японскости", источником экспорта культурных идей. Пантомима профессиональной танцовщицы Сумико Нисимуры (Sumiko Nishimura) переносила зрителей из женской половины японского дома, где между делом музицируют хозяйки, в пространство японского театра, которое не спутаешь ни с каким другим. Графичность поз танцовщицы, отрешенная мимика в сочетании с отточенными жестами придавала вязи движений, ловким манипуляциям с золотыми веерами сакральный привкус. Еще одним японским аттракционом оказался сеанс каллиграфии, данный Кацуе Йороцуя (Kazue Yorozuya) — она под музыку рисовала черной тушью иероглифы "сакура" и "лебедь".
Если экзотическое отделение вызвало живейший интерес публики, то японская современная музыка в исполнении скрипачки Юкико Исибаси (Yukiko Ishibashi) и пианистки Хонами Наката (Honami Nakata) была прослушана на грани вежливого внимания. А жаль. Госпожа Исибаси — ученица всемирно известного педагога Захара Брона, стабильно поставляющего на музыкальный рынок виртуозов высочайшего качества, с первых же звуков обнаружила знаменитую школу, и произведения Такэмицу и Кацуки (Katsuki), последний специально написал их к этому концерту, стали благодаря замечательному дуэту академической кульминацией фестиваля.
ЕЛЕНА ВОЛКОВА