Юноши с веслами наперевес

       В пятницу в галерее "Д-137" открылась выставка Георгия Гурьянова, некогда — музыканта группы "Кино", а ныне — профессора Санкт-Петербургской академии изящных искусств.

На этой выставке теряют всякий смысл традиционные представления об иерархии и логике художественного процесса. По идее, художник находит свой стиль, пишет, умирая в полотнах, критика объективно оценивает его творчество, официальные арт-институты принимают или отвергают его. Но картины на стенах и сам господин Гурьянов, проекция фильма Абрама Роома "Строгий юноша" (1935) и восторженные слова президента Академии изящных искусств Тимура Новикова, его канареечный пиджак и хризантема в руках неизменно улыбчивого "артиста оригинального жанра" Владика "Мэрилин Монро" Малышева, высокий фрейдистский слог директора Музея сновидений Виктора Мазина и строгие юноши в зале, да и сама Академия — все это колесики одного механизма, фрагменты мозаики, которую можно считать и самым успешным арт-проектом 1990-х годов в Петербурге, и самой успешной мистификацией десятилетия. Возможно, это и есть высший пилотаж в эпоху всевластия музейных кураторов и арт-идеологов: ошеломить всех, а потом — "нас не догонят!".
       Проект именуется "неоакадемизмом" и развивается свыше десяти лет. В причинах его появления легко запутаться. В равной степени убедительно звучит и официальная версия о том, что с глаз вчера еще "новых диких" живописцев спала пелена модернизма, они оглянулись окрест и поняли, что в "Северной Пальмире" неуместно иное искусство, кроме классического, и предположение, что на увлечение академизмом повлияла удивительная пластика самого господина Гурьянова, "юноши с веслом", словно сошедшего из фильма Лени Рифеншталь или с постамента в ЦПКиО. В неоакадемизме видели и реабилитацию тоталитарного искусства, и постмодернистскую провокацию, и апологию гомоэротизма, и искреннюю усталость от всяких там концептуализмов, и затянувшуюся шутку, и бескомпромиссный стиль жизни. Наверное, все это справедливо и несправедливо одновременно, в чем и кроется секрет скромного обаяния неоакадемизма.
       Что же касается художественных результатов, то впечатление, мягко говоря, двойственное, как и от слов Тимура Новикова о том, что господин Гурьянов, "как и художники ренессанса (почему-то — с маленькой буквы), обращается к произведениям искусства предшествующих эпох", а "его имя можно найти в учебниках истории искусства ХХ века". Обильная "фотоживопись", то есть — в широком смысле слова — отретушированные фотографии античных скульптур, памятников архитектуры Испании и Италии, скорее, элемент дизайна для светского салона поклонника классики, чем самоценное, уникальное искусство. Живопись же, посвященная, в основном, атлетам со всеми положенными по учебникам анатомии бицепсами и трицепсами, гораздо интереснее: в ней есть живая неравноценность. Боксер, выбегающий на ринг перед залом, заполненным морячками — в лучшем случае иронический поклон в сторону Жана Жене (Jean Genet) и его "Кереля" (Querelle). А сцены борьбы со сплетающимися до неразделимости телами спортсменов — то ли поединок, то ли оргия — бывают порой полны неподдельной ярости. Ох, непростая эта штука — неоакадемизм.
       МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ