Бездомный открыл "Балдом"

Театральный фестиваль "Балтийский дом" открылся спектаклем Оскараса Коршуноваса "Мастер и Маргарита". Год назад премьера спектакля стала одним из главных событий Авиньонского фестиваля. С тех пор театр Коршуноваса стал одним из самых востребованных театров Европы: труппа едва успевает переезжать с фестиваля на фестиваль. Недавно стало известно, что Коршуновас награжден высшей театральной наградой Европы — премией "Новая театральная реальность".

       Из культового бестселлера режиссер почти полностью вычеркнул то, что называется темой Москвы, выдернул прочь всю сатирическую нить с "нехорошей квартирой", варьете, Лиходеевым и "квартирным вопросом", то есть убрал ту многоголосную канитель, которая не в последнюю очередь привлекала к роману образованного читателя времен застоя. А то, что не убрал, уверенной рукой превратил в эксцентричные гэги, лишенные связи с историческим контекстом. Правда, радиоголос по-русски читает перед обеими частями спектакля какие-то бравурные советские глупости, а за одной из черных кулис знаменитая Аннушка обнаруживает портрет вождя народов. Но и сама эта Аннушка, прикидывающаяся сначала придурковатой уборщицей в совучреждении, оказывается одной из действующих лиц воландовской компании. И ужинающие в "Грибоедове" колоритные совдеповские писатели, к которым прибегает Бездомный после смерти Берлиоза, тоже предстают верным окружением Князя тьмы. Вильнюсская постановка — не обозрение нравов, не поэма о силе любви (роль Маргариты в спектакле приглушена), а мистерия о человеке, посягнувшем на авторство.
       В начале 90-х, еще будучи студентом, Оскарас Коршуновас прославился несколькими сценическими версиями обэриутов. Вновь открытые тогда авторы, тексты которых в то время многие москвичи ставили в основном как отвязные, веселые нелепости, молодой вильнюсец облек в жесткую, холодноватую сценическую форму. Его обэриуты на сцене были не фантазерами-лицедеями, а философами, опрокинутому мироощущению которых он вдруг нашел адекватный театральный язык. Может быть, шлейф тех впечатлений заставляет и в новом булгаковском спектакле увидеть неожиданные вроде бы переклички "Мастера" с Хармсом или Введенским, возникающие иногда на каком-то пластическом уровне, как бы "на втором плане". Тем более что Коршуновас провел такую резекцию части романа, которая никому из российских режиссеров не могла бы прийти в голову. Получилась головокружительная и простая метаморфоза, сродни обэриутским.
       У Коршуноваса не безымянный Мастер, а именно Бездомный становится главным персонажем спектакля. Его безумное ночное путешествие по городу представлено едва ли не как крестный путь. В том, что завершается путешествие в сумасшедшем доме, Коршуновас видит не закономерный медицинский казус, но высший замысел. Потому что именно на Бездомного проецирует он Иешуа из романа Мастера. А Понтия Пилата — на профессора Стравинского: проповедник и прокуратор уподоблены врачу и пациенту. Проецирует в буквальном смысле слова: единственная библейская сцена, которую пощадил режиссер, решена им как театр теней. На той же огромной ширме разыгрывается потом и знаменитый бал у Сатаны, превращенный Коршуновасом в теневой парад исторических типажей и человеческих пороков.
       Да и сам Воланд в литовском спектакле не чужд демонстративной театральности. К зрительному залу он обращает опереточный злодейский оскал. Дьявольщина может принимать у Коршуноваса те или иные обличья — но тот, кто решил что-либо искренне написать, непременно столкнется с ней лицом к лицу. Наверное, режиссер чувствует, что теософия булгаковского романа, когда-то потрясавшая воображение читателей, со временем стала казаться и наивной, и поверхностной. Но там, где концепция спектакля "провисает", Коршуноваса спасает его "литовское" чувство театральной метафоры (зрители фестиваля "Балтийский дом" смогут по достоинству оценить литовский метафоризм еще раз, в последний день, когда Эймунтас Някрошюс будет показывать "Отелло") и безупречный профессионализм.
       Но по одному из принципиальных вопросов романа он высказывается вполне определенно. Начинается и заканчивается спектакль одной и той же выразительной мизансценой — фигуры, точно высокий суд сидящие вокруг большого стола, с ритмичным бумажным хрустом передают по кругу белые листы. Прежде чем сделать это в финале, они ставят точку в споре о сохранности авторских рукописей. Перед тем как опять призвать Бездомного к ответу, они откапывают автора из кучи наваленной на авансцене золы. Так что в литовском "Мастере" рукописи, безусловно, горят. Но вместо них можно написать новые.
       РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ
       Фестиваль "Балтийский дом" продлится до 14 октября