15 ноября в кинотеатре "Родина" ретроспективой классика японского кино Ясудзиро Одзу (Yasujiro Ozu, 1903-1963) откроется проект "Музей кино". Помимо трех фильмов Одзу — "Токийской повести" (Tokyo Monogotari, 1953), "Цветка равноденствия" (Higanabana, 1958) и "Поздней осени" (Akibyori, 1960) — 14 ноября будет показан посвященный ему фильм Вима Вендерса "Токио-га" (Tokyo-ga, 1985).
Синефилам из студии "Люмьер" удалось невозможное: убедить великого и ужасного Наума Клеймана, директора московского Музея кино, входящего в узкую элиту киноархивистов мира, знатока Эйзенштейна, поделиться с Петербургом сокровищами, которые благодаря ему доступны столичной публике. Надо надеяться, что этот проект восстановит традицию "Кинематографа" и "Спартака", с закрытием которых Петербург лишился мировой киноклассики.
Одзу — ключевая фигура не только японского, но и мирового кино. Его боготворит Вендерс, на его фильмах учился Тарковский. Если для японцев Акира Куросава (Akira Kurosawa) — чуть ли не изменник родины, адаптировавший национальную культуру к запросам фестивального истеблишмента, то Одзу — само воплощение "японскости", а его фильмы — киноаналог дзен-буддистской созерцательности, по сравнению с которым фильмы таких пуристов, как Робер Брессон (Robert Bresson) или Александр Сокуров, кажутся разнузданным барокко.
Одзу считается режиссером, который никогда не позволял своей камере занять позицию, подавляющую или, напротив, возвышающую героев, как правило, представителей среднего класса, мелкой буржуазии. Его камера — всегда на уровне человеческого глаза, а поскольку персонажи значительную часть времени проводят, сидя на полу, за беседой или чаепитием, то и камера "сидит" вместе с ними. Правда, с течением времени герои Одзу пили все меньше чая и все больше виски.
Японская культура развивалась вне эстетики Аристотеля, вне выработанной им системы жанров. И фильмы Одзу трудно прописать по определенному ведомству. С одной стороны, это зачастую как бы комедии. Неверно понятая фраза, ложная сплетня, дурацкая ошибка становятся пружиной действия. И этим фильмы Одзу напоминают, каким бы странным это ни казалось, фильмы главных охальников и пересмешников современного кино братьев Коэн.
Но с другой стороны, фильмы Одзу всегда не то, чтобы трагичны, но глубоко печальны. Эта печаль обусловлена не происходящими на экране событиями, а тенями увядания, старости, смерти, которые в его поздних фильмах все настойчивее бродят по экрану. У пожилых родителей пробуждаются капризы и желания, а их взрослые дети все чаще своевольничают, хотят жить своим умом, и единственное спасение от этих невзгод — еще один стаканчик виски.
Последний шедевр Одзу был обнародован в Европе спустя 35 лет после его смерти: 800-страничный дневник, охватывающий тридцать лет жизни и творчества. Пожалуй, это самый странный дневник в мире, в котором нет суждений, портретов, описания событий. Он весь состоит из методично зафиксированной погоды, распорядка дня, съеденного и выпитого. "Дождь". Или: "Рис с зеленым чаем перед сном". "Вчера перепил и плохо себя чувствую. По радио — бейсбол. Принял ванну; читал перед сном". Это чтение засасывает, завораживает, с течением времени обретает мудрую монументальность, сравнимую с монументальностью хокку и танок. "Полная луна осени". "Строгое осеннее небо". И дневник начинает доставлять странное удовольствие, сравнимое с наслаждением от его странных и медленных фильмов.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ
Показ продлится до 19 ноября