Во вторник в Большом зале Филармонии открылся фестиваль испанской музыки "Испанские вечера". От его организатора испанского дирижера Алексиса Сориано (Alexis Soriano) можно было ожидать "национальной трактовки" произведений соотечественников — Мануэля де Фальи и Хоакина Турины. Но он приложил все усилия, чтобы снять с композиторов подозрения в нелояльности по отношению к классическому мейнстриму ХХ века.
Однако устроители фестиваля явно рассчитывали на пропагандистский эффект. И в его тени оказался художественный результат. "Ночи в садах Испании", одна из лучших партитур де Фальи, не страдает от того, что не похожа на симфонии Малера или Шостаковича. Но Алексис Сориано (в прошлом ученик патриарха петербургской дирижерской школы Ильи Мусина), возможно, из чувства трепета перед русской симфонической школой превратил дивертисмент народных танцев в серьезный концерт. И напрасно. Более внимательное отношение к танцевальной составляющей партитуры позволило бы зазвучать ритмам, которые не снились Чарли Паркеру, и мелодическому орнаменту, разгадке которого посвятило себя не одно поколение фольклористов.
Автор-сателлит (по логике программы фестиваля), Хоакин Турина был сыгран с таким эпическим размахом, что было как-то неудобно обращать внимание на технические огрехи, неряшливость артикуляции и вялость ритма. Однако его "Фантастические танцы" и "Севильская симфония", отнюдь не гомеровские рапсодии и не требует столь многозначительных пауз и риторических фигур. Субтильные ритмические рисунки "Мечты", мавританская истома и поступь болеро в "Оргии", требующие музыкантской искушенности и опыта, обернулись корявостью и простоватостью при одной только попытке их "облагородить" вагнеровской экспрессией.
Сквозная тема, пронизывающая "Севильскую симфонию", в интерпретации второго филармонического оркестра приобретала сходство то с Пятой симфонией симфонией Чайковского, то с маршем Дунаевского, то со знаменитой пуччиниевской арией Каварадосси.
Культурная миссия дело нешуточное. Но зачем же проходить мимо того Эльдорадо, потеря которого оплакивается северянами со времен Освальда Шпенглера? Ломиться в открытую дверь, повторяя подвиг самого де Фальи, открывшую Испанию Европе? Вместо того, чтобы, пользуясь случаем, расширить горизонты музыкального универсума, дирижер невольно раздвигает границы империи, где безраздельно царит "острый галльский смысл и сумрачный германский гений", тем самым сдавая Испанию как провинцию. Либо, что более вероятно, дирижер рассчитывал сыграть на мнимом или действительном провинциальном комплексе самих петербуржцев. Иначе с чего бы ему играть в Большом зале филармонии полуотрепетированную программу, с оркестром, который и без его помощи может произвести заштатное впечатление.
НИКИТА СПАССКИЙ