В Доме кино начались показы фильма французского режиссера Клэр Дени (Claire Denis) "Что ни день, то неприятности" (Trouble every day), пользующегося репутацией самого скандального опуса киногода.
Большинство рецензий на фильм заменяет фраза о том, что с каннской премьеры выносили потерявших сознание зрителей. У трех видавших виды кинокритиков нервы якобы не выдержали запредельно натуралистических сцен, в которых больная неведомым недугом Корэ, героиня Беатрис Даль (Beatrice Dalle), загрызает в момент оргазма партнеров. К тому же фильм поставлен женщиной, а француженки пользуются в последние годы репутацией безбашенных феминисток-валькирий, не ведающих табу. Умножьте это на репутацию звезды, прозванной за наркосексуальные эскапады и воровство в ювелирных магазинах "Скандаль", и вы поймете, почему зрители еще перед сеансом разражаются смущенно-нервным смехом. И почему, снимая напряжение, кто-то бросит в темном зале: "Бифштекса по-татарски много не съешь".
Фильм вызывает шок тем, что не соответствует своей кровавой репутации. Две сцены душегубства сняты в полутьме, целомудренно. Тем не менее, зрителей с первой минуты не покидает тревога, сходная с той, что гонит перед землетрясением домашних животных на улицу. Если обычно в кино с замиранием сердца ждешь, что же произойдет, то здесь обреченно понимаешь: что-то уже произошло. Если холодно анализировать это ощущение, то проясняется выходка режиссера, отменившей в Каннах пресс-просмотр, поскольку ее не устраивало оборудование зала. На многих проекторах стоят ограничители низких частот, а Клэр Дени строит фонограмму на них — тревожащих, подсознательных.
Возможно, именно они и определяют настроение фильма, несмотря на то, что большинство кадров безобидны. Ну, идет по коридору отеля горничная, видим мы ее затылок, но откуда эта обреченность, страх, печаль? Почему так страшна красота доктора Брауна, летящего с юной женой в Париж? Почему в каждом микрожесте, в каждом взгляде, в каждом колечке дыма от сигареты Корэ, в следе укуса — памяти о ночных играх — на плече миссис Браун читается необратимость, непоправимость загадочного "случившегося"?
Взгляды, ракурсы, обрывки фраз складываются в мозаику. Когда-то произошла трагедия. Двое заразились смертельной для сексуальных партнеров жаждой крови. Корэ — красавица и чудовище одновременно — живет взаперти в пригородном доме, периодически сбегая оттуда, на погибель случайных партнеров. Браун сопротивляется этой жажде, стараясь не причинить вреда своей жене. Вред он принесет другой женщине, также случайной, той самой горничной. Постепенно понимаешь, что это не фильм о крови, а фильм о "безумной любви", которую в 1920-х годах проповедовали сюрреалисты. А болезнь героев продолжает романтическую линию европейской культуры, для которой чахотка, чума, СПИД — лишь повод лишний раз воспеть любовь.
Жажда крови — материализация той стороны секса, которая сближает его со смертельным поединком, если не с бойней. Корэ измучена собственной жестокостью, она отказывается ждать, пока ее любимый и любящий муж, чернокожий и печальный доктор Лео, найдет лекарство от недуга. Лучше умереть — чтобы не мучить его. А Лео будет снова и снова находить ее на кольцевом шоссе, где она, притворяясь придорожной шлюшкой, заманивает дальнобойщиков, и хоронить ее жертвы. А Браун — скрываться в гостиничном душе, только ради того, чтобы не утратить контроль над собой. А его жена догадается обо всем — по тем самым мелочам, на которые так щедра Клэр Дени — и примет мистера Брауна таким, как он есть. Финальный обмен репликами на фоне стекающих по стене капель крови двусмыслен: "Я хочу вернуться домой" — "Конечно, дорогой". Только дом этот — в тех краях, откуда не возвращаются.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ