В 1917 году, готовясь к захвату власти, большевики приложили огромные усилия для того, чтобы армия полностью перестала подчиняться правительству, а затем на протяжении многих десятилетий с гордостью вспоминали об этом своем достижении, однако их успех вряд ли был возможен, если бы действующая власть не принимала одно несуразное решение за другим.
«Против нас и было пущено то средство, которое оказалось гибельнее всяких цианистых ядовитых газов»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Против нас и было пущено то средство, которое оказалось гибельнее всяких цианистых ядовитых газов»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Из дневника командующего 14-м армейским корпусом 5-й армии Северного фронта генерал-лейтенанта А. П. Будберга, 7 октября 1917 года.
…Здесь на фронте я, как и множество нас начальников, совершенно бесполезен, и это-то больше всего меня терзает и расстраивает; работа всегда меня удовлетворяла только тогда, когда приходилось видеть, чувствовать или сознавать, что она приносила полезные результаты, а не была простым толченьем воды в ступе; сейчас же все мы, несчастные уговаривающие разных рангов, продолжающие судорожную работу и пытающиеся что-то спасти и что-то предотвратить, напоминаем каких-то фанатиков, которые своими телами хотят остановить сорвавшуюся огромную колесницу, летящую с крутого откоса в глубокую пропасть; мы судорожно цепляемся за что-то, молим о каком-то чуде, но большинство понимает, что спасения уже нет; армия, у которой выбили ее душу — дисциплину, давно уже перестала существовать; осталась одна видимость, полная уже внутри такого гноя и разложения, что только одно великое чудо могло бы нас спасти; ну, а чудеса встречаются только в преданиях да в книжках, а в реальной действительности царят непреложные законы природы; раз нет средства для остановки начавшегося разложения, будь то физическое или нравственное, значит, крышка и весь вопрос только в температуре и сырости, которые могут задержать или ускорить разложение; сейчас температура лезет вверх не по дням, а по минутам, и трупные пятна расползаются все гуще и гуще.
В Двинске узнал от одного из офицеров оперативного отдела штаба армии о том, что штаб Главнокомандующего фронтом разрабатывает какой-то проект о новом наступлении.
Это при теперешнем-то настроении наших товарищей, думающих только о безопасности своей шкуры и о том, как бы побольше сорвать с казны и при теперешней непролазной грязи, сделавшей почти невозможным дальнейший подвоз дневного продовольствия…
Ведь со всем этим не справиться никакими завываниями советов и комитетов, никакими митингами и резолюциями.
Уже июньское наступление достаточно ярко показало, что по боевой части мы безнадежно больны и что никакие наступления для нас уже немыслимы; немцы с искусством Мефистофеля использовали свое знание современной русской души и при помощи Ленинской компании вспрыснули нам яд, растворивший последние жалкие корочки, в которых еще наружно держалась русская армия; уничтожение дисциплины, проклятый принцип «постольку-поскольку» и пораженческая пропаганда обратила нас в опасные для всякого порядка вооруженные толпы, которые пойдут за тем, кто посулит им побольше вкусного и давно уже вожделеемого, побольше прав и наслаждений при минимуме обязанностей, работы и неприятностей. Тот же, кто только заикнется о бое, с коим связаны такие жупелы, как усиленные работы и возможность страданий, ран и смерти, будет самым ненавистным врагом.
«Немцы, видимо, хорошо знали, какими подпорками внутри держится грандиозное снаружи здание русской военной мощи»
Фото: AP
«Немцы, видимо, хорошо знали, какими подпорками внутри держится грандиозное снаружи здание русской военной мощи»
Фото: AP
Ну а с врагами, несмотря на их положение, уже перестали считаться. Сейчас брошенный на фронт лозунг «долой войну» привлек к себе сердца и симпатии всех шкурятников (а их с приходом последних укомплектований у нас стало больше 80%) и сорвал последние удерживающие крепи с тех, у которых шкурятнические побуждения сдерживались когда-то дисциплиной, боязнью суда и расстрела, а отчасти старой рутиной повиновения и обрывками втолканного когда-то сознания обязанности защищать родину. Немцы, видимо, хорошо знали, какими подпорками внутри держится грандиозное снаружи здание русской военной мощи; они знали, насколько уже подгнили эти подпорки и какой смертельный удар был нанесен им всеми этими господами Гучковыми и Керенскими, с великой развязностью и самомнением проделавшими над русской армией свои дилетантские эксперименты; немцы нашли зловещее средство повалить все это окончательно и сделать это русскими же руками под руководством подготовленных quasi русских инструкторов; для этого против нас и было пущено то средство, которое оказалось гибельнее всяких цианистых ядовитых газов — пораженческая пропаганда и большевизм.
Я плохо знаю теперешнее состояние Германии, но мне кажется, что немцы должны были быть очень уверены в патриотизме и разуме своего народа и в его иммунитете от выбрасываемой на нашу гибель заразы, когда решались на такое исключительное средство, видимо последнее, что у них оставалось, чтобы вывести из строя своего наиболее опасного по естественным ресурсам врага.
Еще в 1905 году юмористический журнал князя Волконского «Плювиум» доказывал, что наиболее распространенной в России партией являлись С. С. (сукины сыны) с девизом «поменьше работы, побольше денег».
Теперь этот девиз пущен в самое широкое обращение и перевернул все вверх тормашками, ибо неперевариваемый и в мирное время, он во время войны, да еще такой, как настоящая, хуже самой смерти. Он нас быстро и бесповоротно слопал, ибо не было у нас против него противоядия: здорового, сердцем и головой рожденного патриотизма, разума и просвещения народных масс и дельных и прозорливых политических вождей; не было и необходимых при такой заразе дезинфекционных и асептических средств: силы и железа власти.
Июньско-июльские опыты главковерха из адвокатов помогли немцам не менее, чем Ленин со «товарищи»; шкурников силой погнали на бойню и реально показали всю колючую сторону войны и все ее ужасы; шкурники воочию увидали, что может случиться с их шкурой, если слушаться самого даже наидемократичнейшего и сладкоглаголивого начальства; они поняли, что при таких наступательных неприятностях можно и шкуру продырявить и не получить своей доли в сладких приобретениях российской революции, каковых они с большим нетерпением и не меньшей жадностью ожидали.
«Штатский Главковерх, вероятно, искренно и убежденно думал»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Штатский Главковерх, вероятно, искренно и убежденно думал»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Товарищ Керенский вообразил, что армии можно поднять на подвиг истерическими визгами и навинчиванием толпы пустопорожними резолюциями; он так привык к словесным победам над слабыми головами русских судей, над настроением публики больших политических процессов путем многоглаголания и сбивания всмятку мозгов у слушающих, что считал, что эти методы применимы и при воздействии на те вооруженные толпы-массы, которые именовались армией. Штатский Главковерх, вероятно, искренно и убежденно думал, что обладает такой силой глагола, которая способна произвести тот же, как и на митингах и словопрениях, эффект в применении к тому Великому Ужасу, который именуется войной, да еще и в современном ее воплощении с ее невероятно грандиозными и цепенящими даже и не робкие души средствами истребления и великого душевного потрясения.
Я до сих пор помню тех сошедших с ума солдат-немцев, которых мы взяли в плен после 48-часового обстрела немецких окопов; а, ведь у нас был только 6-дюймовый калибр.
Я помню присланные нам выписки из дневника убитого при обратном взятии Вердена немецкого капитана, отметившего, что расположение его соседа уже седьмой день обстреливается непрекращающимся ни на минуту огнем 28-сантиметровых орудий и что почти все защитники этого участка сошли с ума.
Быть может, в окопах мы еще как-нибудь отсидимся, но мечтать сейчас о наступлении могут только совершенно безумные люди. Четыре месяца тому назад моя 70 дивизия (генерал Будберг командовал ею до назначения командиром корпуса.— «История») была еще способна на порыв и на наступление, а теперь нельзя об этом и заикнуться; о таких же отбросах, как 120 и 121 дивизии, и говорить нечего. Малейший разговор даже о подготовке к каким-нибудь наступательным действиям сразу швырнет войска в руки тех, которые им говорят, что продолжение войны нужно начальству, чтобы получать побольше денег и побольше наград, и сделает нас для наших солдат врагом бесконечно более опасным и ненавистным, чем сидящие в окопах немцы; последние очень умело бубнят в ежедневно нам бросаемых «Товарищах» и «Русских Вестниках», что они друзья русского народа и совершенно не хотят с ним воевать; если же нет мира, то вся задержка только в русском начальстве и в русских офицерах.
«Наши Ставки и Главкоштабы живут на Луне, в полном забвении действительности»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Наши Ставки и Главкоштабы живут на Луне, в полном забвении действительности»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Неужели же Псков (штаб главнокомандующего Северным фронтом.— «История») не знает и не понимает всего этого, особенно после уже бывшего печального опыта июньского наступления, которое самым кричащим образом доказало, что даже тогда, при несравненно более разумном настроении частей фронта, они оказались неспособными даже на небольшой порыв, необходимый для того, чтобы наступлением пехоты закрепить результаты, добытые двухдневной и очень продуктивной работой огромной артиллерии, в небывалых еще здесь на фронте размерах. И это было четыре месяца тому назад, состояние частей было бесконечно лучше, стояла чудная летняя погода, дороги были в отличном состоянии, в порядке были и лошади. Теперь три недели сплошных дождей обратили дороги Двинского района в непролазные топи (сегодня по дороге в Двинск, на главной магистрали я видел несколько парных экипажей, затонувших в грязи и так и брошенных; выпряженные лошади отдыхали на ближайших пригорках). Весь конский состав от тяжелой работы и плохого подвоза фуража, а также от «революционной» халатности товарищей доведен до отчаянного состояния; обозные и парковые смотрят только за теми лошадьми, которых они решили взять с собой при ожидаемом ими конце войны домой (это они считают своим законным не подлежащим никакому оспариванию правом).
Все эти условия относят все мечты о наступлении в разряд совершенно несбыточных и в то же время очень опасных утопий, в которых нам очень легко «утонуть».
Но наши Ставки и Главкоштабы живут на Луне, в полном забвении действительности, с местом и временем не считаются, войск, их состояния и условий их жизни и службы совершенно не знают; очевидно, что при такой обстановке возможны идиотизмы и нелепости всякого сорта или калибра.
Какие-либо возражения или убеждения тут бессильны; в этом отношении революция ничего не изменила и Главкоштабы по-прежнему гордо восседают на старых тронах, окруженные атмосферой беспрекословного послушания и воспрещения «сметь свое суждение иметь». Мы обязаны по-рабски все принимать; нам только приказывают и приказывают к исполнению то, что сами приказывающие осуществить не в состоянии, причем они не могут не знать, что войска этих распоряжений все равно не выполнят и что ни комитеты, ни начальники не располагают уже теперь средствами для того, чтобы заставить неповинующиеся части выполнить отдаваемые им приказания. И ведь чем дальше, тем хуже, ибо по той дорожке, по которой мы катимся вниз, уже нет возврата.
Получается идиотская, невыразимо мрачная и бесконечно опасная нелепица — продолжаем думать или притворяться, что представляем из себя еще что-то в то время, когда мы уже ничто и бесповоротно ничто или во всяком случае очень близко к этому пределу…
Для спасения вверху нужны иные лица, иные решения, иные методы, а им, видимо, уже не бывать. В тылу опустошительным пожаром разливается пораженческая волна; немецкий яд проникает все глубже. Все чаще и чаще случаи решительного отказа частей идти на смену стоящих в окопах; отказаться в открытую еще зазрят последние, еще не рассосавшиеся остатки старой совести, и поэтому выдумывают самые пестрые, подчас невероятно нелепые причины своего отказа; члены армейского комитета носятся как угорелые, уговаривая, усовещивая, убеждая и иногда даже грозя, и с великими усилиями вытаскивают упирающихся на фронт. За полдня, что я провел сегодня в Двинске в штабе армии и в армейском комитете, было получено три донесения об отказе частей идти на смену, причем в 19 корпусе один из полков 38 дивизии заявил, что он вообще больше в окопы не пойдет.
«Демократия, реформы и отказ от старой скверны — это одно, а общий развал, гной и самые грозные перспективы для всего будущего России — это нечто совсем иное»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Демократия, реформы и отказ от старой скверны — это одно, а общий развал, гной и самые грозные перспективы для всего будущего России — это нечто совсем иное»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Во всех резервах идет сейчас бесконечное митингование с выносом резолюций, требующих «мира во что бы то ни стало»; старые разумные комитеты уже развалились; и вожаками частей и комитетов сделались оратели из последне прибывших маршевых рот, отборные экземпляры шкурников, умело замазывающие разными выкриками и революционной макулатурой истинные основания своей нехитрой идеологии: во что бы то ни стало спасти от гибели и неприятностей свою шкуру и, пользуясь благоприятной обстановкой, получить максимум плюсов и минимум минусов.
Все мы, начальники,— бессильные и жалкие манекены, шестеренки разрушенной машины, продолжающие еще вертеться, но уже неспособные повернуть своими зубцами когда-то послушные нам валы и валики. Ужас отдачи приказа без уверенности, часто и без малейшей надежды на его исполнение, кошмаром повис над русской армией и ее страстотерпцами начальниками и зловещей тучей закрыл последние просветы голубого неба надежды.
Штатские господа, быть может, и очень искренние, взявшие в свои руки судьбы России и ее армий, неумолимо гонят нас к роковому концу…
В тылу начался грабеж уходящими с фронта дезертирами товарных поездов с продовольствием, идущими в армии; получено распоряжение армискома (армейского исполнительного комитета.— «История») отправить в тыл вооруженные конвои для сопровождения наших поездов; дезертирство разливается повсюду; только у меня еще держатся 18 и 70 дивизии, в которых, если и есть дезертиры, то только из недавно пришедших пополнений самого гнусного состава, и без того растерявших в пути от 50 до 90%.
Расстройство подвоза грозит самыми неприятными последствиями, так как теперь не 1915 год и «товарищи» не примирятся с теми недостатками в довольствии, которые так молчаливо и терпеливо переносили «солдаты». Мрачно, тяжело и безнадежно; продолжаю наружно бодриться, бурно работаю и тащу за собой других, глубоко запрятывая от подчиненных то, что сидит в голове и грызет сердце, так как не имею права никого заражать своим пессимизмом.
Кошмарно работать, не веря уже в успех и не имея надежд на будущее; сколько работы, энергии и нервов я вложил в подготовку и исполнение июньского наступления, а чем все это кончилось и все успехи 70 дивизии были уничтожены трусостью и развалом соседей.
Ничего не понимаю в поведении союзников; говорил по этому поводу в штабе армии, но и там ничего не знают.
Неужели же союзников не тревожит то, что с нами происходит; не знать они не могут, ибо весь фронт набит тысячами их представителей, долженствующих видеть и понимать, что делается сейчас с русской армией и чем все это может для них кончиться. Неужели они не видят, на какие подводные камни несется русский корабль под руководством присланных из Германии лоцманов и их вольных и невольных, явных и тайных помощников, сотрудников и приспешников.
Ведь союзники должны понимать, что то, что у нас происходит, постепенно выводит нас из игры и снимает нас с боевых счетов; должны же они наконец понимать, что Россия гниет, а историческое и социальное гниение так же опасно и заразительно, как и всякий гнойный процесс. Сейчас нам нужны во что бы то ни стало иностранные ледники для понижения температуры и остановки гнилостного процесса.
Несколько хороших дивизий, вовремя нам присланных, явились бы теми крепями, которые остановили бы происходящее крушение русской военной храмины, особенно, если это были бы американские войска, по сущности своей безопасные от каких-либо реакционных подозрений. Они дали бы устойчивость фронту и явились бы нравственной, а когда понадобилось бы, то и материальной поддержкой того правительства и той военной власти, которые, не будучи одурманенными туманами революционной белиберды, понимали, что демократия, реформы и отказ от старой скверны — это одно, а общий развал, гной и самые грозные перспективы для всего будущего России — это нечто совсем иное, порядка уже анархично-разбойничьего, а никак не революционного.
«Дезертирство разливается повсюду»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Дезертирство разливается повсюду»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Комитеты болтают и резолируют; лучшие из них пытаются что-то делать. Российское пустобрехство расцвело во всю; один из полковых комитетов вынес резолюцию не ходить на занятия, так как от этого портится обувь; в другом тоже потребовали отмены занятий, но уже по другой причине, ссылаясь на то, чтобы воины не уставали и сохраняли всегда свежие силы на случай внезапного нападения неприятеля; дивизионные комитеты не осмелились сами отменить эти постановления и передали их в корпусный комитет; последний их отменил, но ведь никто с его решением не станет считаться, предпочитая занятиям игру в 66.
Разложение распространилось и на державшуюся так долго в полном порядке 70 дивизию, которую подсек перевод ее за Двинск; она впервые попросила пока отсрочить заступление ее в окопы на смену 18 дивизии, измыслив в качестве предлога необходимость переизбрать все комитеты. Красная черта всех постановлений — это отмена каких-либо обязанностей при соответственном оправдательном или объяснительном соусе только что указанных рецептов.
Все более и более углубляюсь в своем убеждении, родившемся у меня впервые в мае, что единственная лазейка из создавшейся разрухи это немедленный, как говорят — в пожарном порядке, переход к добровольческой армии и разрешение всем нежелающим воевать вернуться домой.
Все не уйдут, а если бы ушли, то это было бы ярким показателем того, что дальнейшее продолжение войны невозможно.
А то, что уйдут не все, показал опрос, произведенный недавно дивизионными комитетами 18 и 70 дивизий, причем готовность остаться заявили в первой около 1000 ч., а во второй около 1400; в 120 и 121 дивизиях не опрашивали, ибо там наверно все захотят домой, и я был бы счастлив, если бы судьба меня избавила от этих навозных куч, составленных из собранных отовсюду отбросов, обильно залитых самым большевистским жидким удобрением; 120 дивизия уже и так выделила в батальон смерти все, что в ней было порядочного, и этот батальон несет всякую службу в десять раз эффективнее всей дивизии.
Лучше иметь 4000 отборных людей, чем 40 тысяч отборной шкурятины; нужно только установить, чтобы оставшиеся на фронте получали двойное натуральное довольствие плюс все причитающееся на полный штатный состав части денежное; я говорил по этому поводу с двумя командармами и двумя главкосевами (главнокомандующими армиями Северного фронта.— «История»), писал в главное управление генерального штаба, но всюду мое предложение сочли чересчур экстравагантным…
«Передать всю власть в руки Советам, для чего немедленно созвать Всероссийский съезд Советов»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Передать всю власть в руки Советам, для чего немедленно созвать Всероссийский съезд Советов»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Из резолюции общего собрания Гвардии Финляндского резервного полка, 9 октября 1917 г.
Сознавая назревающий политический кризис, стоя на страже родины, мы, финляндцы, исполним свой долг перед ней и защитим сердце революции — Петроград. Но мы не можем, однако, спокойно смотреть и допускать в такое опасное время постоянную борьбу за власть Временного правительства, которое, купаясь в море слов, ведет Россию к пропасти, не создавая демократической армии, а лишь разлагая ее.
Что вы нам дали? Голод и обнищание. Где ваша работа? От нас вы требуете все, вплоть до жизни, сами же за нашей спиной устраиваете только свое собственное благополучие... И когда вы своей корыстной и преступной деятельностью подвергли Петроград опасности от внешнего врага, вы бросаете все на произвол судьбы и бежите...
Вы не достойны власти. Пора ее передать работникам более сильным духом и умом, чтобы дать армии и народу прочный мир.
А потому на отношение Главного штаба об окончательном переформировании полка и выводе из Петрограда его мы, выражая недоверие Временному Правительству, требуем:
1. Передать всю власть в руки Советам, для чего немедленно созвать Всероссийский съезд Советов, который проведет в жизнь все основные требования демократии:
а) передать всю землю и промышленность в руки земельных и рабочих комитетов до созыва Учредительного собрания,
б) предложить всем воюющим народам дать немедленный ответ, на каких условиях они готовы заключить мир и опубликовать тайные договоры с союзниками…