Вчера в Институте развития прессы прошла пресс-конференция писателя Василия Аксенова, живого символа "молодежной прозы" 1960-х.
Велико искушение искать в нем черты мифического шестидесятника, плейбоя, западника, пижона. Увы, смачные байки 1960-х, например, о том, как Василий Аксенов встретился с живым классиком Андреем Битовым — их "представила" легендарная и неназванная красавица, когда автора "Пушкинского дома" деловито пинали ногами менты в кафе "Крыша" — достались дневным сотрапезникам. Журналистам же пришлось, в основном, довольствоваться мыслями господина Аксенова о либеральных ценностях. Кто бы сомневался, что писатель им привержен, что Россия, по его мнению, должна стать частью Европы, телеканалы — принадлежать частному сектору, а акция "Идущих вместе" по обмену "вредного" Пелевина на "полезного" Бориса Васильева — "обреченная на провал и просто дурацкая". Задорный огонь блеснул в глазах Василия Аксенова, когда он удивлялся невозможности найти актрису на одну из ролей в телесериале по его роману "Московская сага": "масса красавиц на улицах". Да еще когда он по-детски удивился, как режиссеру удержать в узде 283 актера: "кто-то может заболеть, запить, даже забеременеть".
Он сохранил дар искренне недоумевать: тому, что в России все чаще применяют слово "вредный" к книгам и идеям, что уважаемым экспертом в ток-шоу выступает гэбист, некогда пасший писателя, а в онлайне его назвали "контрой". Радуется, что россияне стали космополитами и, поучившись в Америке, говорят со странным акцентом и называют Голландию "Нидерландией". Эта деталь словно всплыла из подсознания писателя. Его роман "Кесарево свечение" провоцирует на вопрос: кто так плохо переводит вас на русский, гоните его к чертовой матери. Его проза тоже говорит со странным акцентом повсюду пожившего человека. А "Нидерландия" — что же? Вполне характерный, хотя и неудачный аксеновский неологизм.
Василий Аксенов интереснее с другой точки зрения. Как совмещаются в нем матерая контра, сын лагерников Евгении Гинзбург и Павла Аксенова и искренний симпатизан Владимира Путина, ловящий нотки искренности в его голосе, апологет свободы и сторонник усмирения Чечни? Корреспондент Ъ поинтересовался, испытывает ли он к современным властителям из спецслужб ту брезгливость к "чекистам", которую воспитал своими книгами у пары поколений. Господин Аксенов ответил: "Я не сказал бы, что моя брезгливость уменьшилась. Ненависти к ним у меня никогда не было, хотя они считали, что я их ненавижу, а отвращение — всегда. Но я пытаюсь найти беспристрастный подход. Без КГБ не было бы перестройки. Это концепция КГБ. С сугубо прагматической точки зрения там были разные люди. Одни кричали: 'не уступим!'. Другие говорили: 'хотите наслаждаться жизнью, надо разбирать систему'. Надо помнить о прошлом, не давать затоптать, заболтать его. Но не надо ставить крест на человеке, имевшем в прошлом связи с этой организацией". Пожалуй, "наслаждаться жизнью" — важная часть идеологии "оттепели", которой писатель верен.
Для "антисоциальной молодежи" в СССР книги Василия Аксенова ассоциировались со вселенским бунтом, с баррикадами 1968 года в Париже и Беркли. Но на вопрос о его, уже давно западного жителя, отношении к наследию легендарного года, он пожимает плечами: "Нам казалось, что основное происходит в России. Там, в Париже, шалят, пьют вино, лезут на баррикады, кидают бутылки в полицейских. Это несерьезно". Но, все равно, 1968 год — ключевой в его биографии. "Мне было 36 лет. И из-за этого страшного перелома (оккупация Чехословакии. — Ъ) я почувствовал middle-life crise, уход, утечку очарования жизни. Мир окрасился в другие тона. В 1968 году мы поняли, что здесь ничего нельзя сделать, надо уносить ноги. 500-тысячная армия в Праге раздавила всех там и нас всех здесь, наши утопические надежды. Наступило колоссальное, страшное похмелье. Ломка. Это связано и с непомерным употреблением алкоголя этим поколением".
В конце концов, Василия Аксенова любят как раз за то, что он не страшится рассказать о своем "кризисе среднего возраста", о почти клинической смерти всех своих иллюзий, о том, что многое в современности ему странно, страшно и непонятно. Как бы ни относиться к его текстам, удовольствие, которое он получает от писательства, несомненно.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ