Собственно, это юбилей не только конкретного театра, но идеи вообще. Вскоре после рождения ТЮЗа клоны ленинградской труппы стали плодиться по всей стране, вынесенные на поверхность повышенным государственным вниманием к детству своих граждан, когда для советских детей придумали не только специальные театры и лагеря отдыха, но даже партийные организации и расстрельную статью.
Сорок лет ТЮЗом руководил его основатель Александр Брянцев, с 1962-го по 1986-й — режиссер и педагог Зиновий Корогодский. С самого начала в серьезность и важность театра для детей, в широту его творческих возможностей по-настоящему верил лишь худрук; большинство усматривали в ТЮЗе не новый род театра, а просто менее престижный вариант обычного взрослого.
Кризис, который мог бы наступить уже после смерти Брянцева, предотвратил Зиновий Корогодский. Но для этого нормативные перегородки (ступенчатый возрастной репертуар, особую систему условностей) детского театра пришлось сломать, приток свежих актеров обеспечил новому ТЮЗу педагогический талант Корогодского. После его увольнения ТЮЗ, со времени основания числившийся среди значительнейших театральных площадок города, не смог ни удержать достигнутый художественный уровень, ни выдвинуть новую концепцию — и отошел на периферию. Редкие удачи оставались случайными. Хозяйство пытались поднять неоднократно. Несколько лет назад краткую вспышку активности дал приход Анатолия Праудина, но к этому времени ТЮЗ настолько вошел в образ вытянутого по струнке пионерского красного уголка, что господин Праудин с его идеями театра детской скорби казался фигурой чересчур неудобной, беспокойной и в силу этого опасной: ушли и его. Судя по тому, что в последние десять лет в ТЮЗе почти ничего не изменилось, хотя пейзаж запустения изредка освежают спектакли-гости, не имеющие собственного дома — вроде недавней кукольной "Потудани", — ближайшие десять лет тоже не сулят перемен.
Вряд ли эту ситуацию можно назвать по-настоящему острой, она естественна. Побыв детским театром при Брянцеве, просто театром при Корогодском, ТЮЗ мог бы выжить, только перейдя в формат авторского театра (того же Праудина). Потому что проект театра юного зрителя изначально и был самым настоящим авторским театром самого Брянцева, слишком завязанным на личности худрука, чтобы его законы могли стать универсальными.
Несколько братьев и сестер Брянцева были от рождения глухонемыми, что, однако, не помешало им впоследствии вполне успешно заниматься творчеством. Тогда же Брянцев, по собственным словам, увидел в художественной образности некий праязык, понятный без слов, а значит любой публике. Проверить идеи удалось в Передвижном театре, рассчитанном на рабочую аудиторию. Однако новую публику, хлынувшую в театры после революции, Брянцев возненавидел за мещанство и счел испорченной городом и цивилизацией.
В поисках естественного человека и непосредственных реакций он предпочел работать в одном из петроградских приемников-распределителей для беспризорников, причем в самом тяжком варианте туда поступала отпетая лиговская шпана. Поклонник идей педагога Макаренко с удовольствием отметил облагораживающее влияние созданного им театрального кружка. Вскоре идея Театра юного зрителя обрела законченную форму. Худрук без тени иронии заносил в свой дневник выписку из Аркадия Гайдара: "Хочу, чтобы когда-нибудь про нас, детских писателей, говорили так: 'Жили-де такие умелые знающие люди, которые из военной хитрости прикинулись писателями и помогли ребятам вырасти хорошими, храбрыми солдатами'." Однако милитаристская подоплека фразы его, разумеется, нисколько не интересовала.
Театр Брянцева был фантастичен и красочен, но красочность эта извлекалась из повседневных вещей, которым режиссер умел удивляться почти с детской наивностью. Он закрепил за самыми маленькими детьми кукольные спектакли, потому что понимал, что загримированный актер скорее пугает, чем развлекает их. Но как только у его последователей на просторах Советского Союза это положение превратилось в намертво окостеневшую, не подразумевающую рефлексии догму, брянцевский проект был исчерпан. Идея детского театра как некоего специфического и самостоятельного театрального языка оказалась фикцией, каковой, возможно, и была с самого начала.
ЮЛИЯ ЯКОВЛЕВА