Наши люди в Каннах не сошлись во мнениях по поводу фильма Александра Сокурова "Русский ковчег". Он был показан в конкурсной программе 55-го Каннского фестиваля вчера. С оценкой Андрея Плахова вы можете познакомиться на странице 6. МИХАИЛУ ТРОФИМЕНКОВУ за режиссера стыдно.
Даже поверхностностью галльского ума трудно объяснить включение в каннский конкурс объекта, фильмом вообще не являющегося. "Русский ковчег" — растянутый на 96 минут рекламный клип, снятый по заказу Эрмитажа и Мариинского театра, живописующий богатство музейных коллекций и мастерство Валерия Гергиева. Финальный эпизод бала — бенефис господина Гергиева и единственный более или менее живой кусок фильма. Дирижер с блеском делает свое дело и, в отличие от других персонажей, хотя бы понимает, чем именно в данный момент он, собственно, занимается.
Итак, после некой катастрофы, когда все "спасались как могли", невидимый рассказчик, говорящий голосом господина Сокурова, оказывается в Эрмитаже в обществе как бы маркиза де Кюстина (Сергей Дрейден). Они наблюдают сцены из прошлого, вернее, самые вульгарные клише массового сознания, грезящего о великой империи. Тут и Петр бьет придворного. И Екатерина ковыляет, как любезно поясняет пресс-досье, в туалет. И сусальная семья Николая Второго щебечет за завтраком. И "цвет офицерства" кружится на балу 1913 года. Маловразумительные осколки прошлого не выдерживают конкуренции не только с "Романовыми" Глеба Панфилова или "Войной и миром" Сергея Бондарчука, но даже с "Сибирским цирюльником": режиссер поигрывает на чуждом ему поле костюмного кино.
Режиссер и маркиз ведут диалог, наполненный, если верить господину Сокурову, глубокими мыслями о любви-ненависти, которые связывают Россию и Европу. Но три четверти звучащего с экрана текста — бессмысленные причитания топографических идиотов. "Ой, куда это мы попали? А что это за дверь? А пойдемте туда! А пойдемте сюда! Осторожно, ступеньки! Ой, где же мы? А паркет не скрипит! Ой, не скрипит!" Постепенно начинает казаться, что актеры действительно то ли забыли, то ли не успели отрепетировать предписанный им режиссером сложный маршрут и взаправду потерялись в музее.
Помимо словесного мусора, большую часть текста занимает ликбез. Фильм — экспортный продукт. Поэтому режиссер назидательно сообщает, что в середине ХХ века Россия воевала с Германией, что была блокада, что Пушкин — великий русский поэт. Но самое смешное начинается, когда режиссер и маркиз заводят разговор о живописи. Самый сухой путеводитель по музею — шедевр эпической поэзии по сравнению с тем, что звучит с экрана. У режиссера, имеющего репутацию мыслителя, есть, как выяснилось, только два определения, которыми он пользуется в разговоре про искусство: "красивый" и "хороший". Когда маркиз — ближе к финалу — называет севрский сервиз "прекрасным", это кажется искусствоведческим откровением.
Спора об исторических судьбах Европы и России тоже не вышло. Не считать же спором вскользь брошенное скрипящим, фыркающим и постоянно подпрыгивающим маркизом замечание, что русские умеют лишь копировать чужеродные образцы. В несуществующий спор оказываются вовлеченными и современные "посетители" музея. Духовность воплощают слащавая слепая, истеричка, разговаривающая с "Данаей", морячки, ни с того ни с сего наезжающие на бедного маркиза, — "Понял, тут раньше картины плотнее висели? Не, ну ты понял?" — и дядечки с бородами и деревянной пластикой, — одним словом, "интеллигенты" из дурацкого анекдота.
Одним махом за полтора часа режиссер разрушил все, на чем строились его репутация и его миф. Многозначительные паузы не могут скрыть тот страшный факт, что ему нечего сказать. Пластика подчинена технологическому пари и поразительно небрежна. А пророк и мыслитель выглядит крайне неловко в роли рекламного агента, пусть даже и Эрмитажа.