Гергиев разобрался с черными чудесами

В Мариинском театре продолжается фестиваль "Звезды белых ночей". Оркестр Мариинки под управлением Валерия Гергиева дал симфонический концерт. Сыграли "Скифскую сюиту", первую картину "Войны и мира" Сергея Прокофьева и Фантастическую симфонию Гектора Берлиоза.

Валерий Гергиев любит модернизм и в очередной раз сыграл музыку, в свое время оцененную при появлении как издевательство над здравым смыслом. Степенную музыку "Войны и мира" привлекли, видимо, чтобы оттенить молодежные безумства обоих авторов, а заодно дать певцам выгодно показаться в нетрудных партиях. Александр Мороз в роли князя Андрея Болконского наблюдает за Анной Нетребко и Златой Булычевой, то есть Соней и Наташей Ростовой. И все поют про весну и пробуждение природы. Прокофьев явственно ликовал, сочиняя эти крупные лучистые песенки. И заметно, хоть и мягко, пародировал начальную сцену из "Евгения Онегина" с хрестоматийным дуэтом Татьяны и Ольги "Уж вечер". Композитор будто и сдерживает улыбку, но она то блеснет в "нелогичной" модуляции, то отзовется почти цитатой из Чайковского, то выглянет из оркестра каким-нибудь не тем тембром. Но в концерте эта "ткань существования" куда-то запропала. А явилась красивая, правильная и нежно-солидная советская оперная музыка. Практически идеально сыгранная и гладко спетая. Анна Нетребко, как всегда, выделялась юношеским темпераментом, чувственной свежестью и точностью и характерностью интонации. Александр Мороз и Злата Булычева первой картины "Войны и мира" отнюдь не испортили. Хотя здесь им трудно было соперничать с примой, потому что Прокофьев одарил их вполне ординарными партиями меццо-сопрано — наперсницы главной героини и некоего тенора, который по ходу действия (но не теперь) обязательно окажется лирико-драматическим. Фрагмент "Войны и мира" исполнили экономя душевные силы, как если бы впереди у музыкантов были три часа этой патриотической оперы.
       Для "Скифской сюиты" Гергиев включил свой хтонический мотор, которым он и завоевывает публику, и не выключил его даже в единственной медленной части сюиты под названием "Ночь". Нечего и говорить о трех других частях — "Поклонение Велесу и Але", "Чужбог и пляска нечисти" и "Поход Лоллия и шествие солнца". Дирижер будто бросал их под ноги невидимым танцорам, нагнетая языческую оркестровую массу. Получилась "Классическая симфония" навыворот. Очень редко можно слышать, как звучат отвлеченные понятия. У Гергиева реально прозвучал классицизм молодого Прокофьева — в главенстве целого над оркестровыми деталями, в той победительной энергии, которой все темы едины.
       Чувствуя, что публика пришла в том числе и отдохнуть, Гергиев ни разу не дал ей такой возможности: между частями он не опускал рук и тем самым пресекал аплодисменты довольных невежд. Это казалось естественным при исполнении сравнительно короткой — менее четверти часа — пьесы Прокофьева, но в часовой "Фантастической симфонии" напряженные паузы уже выглядели частью дирижерского замысла. Opus magnum Берлиоза, эта первая в истории "кислотная" музыка, предстала не бесплотным опиумным видением благородного "торчка", а жирным голографическим кошмаром едока ЛСД. Каждая деталь подавалась Гергиевым с максимально возможной выразительностью, поэтому возникало странное ощущение embarras de richesses, нехватки острых тембровых деталей из-за их избытка. Вкупе с сухой, без отзвука, акустикой Мариинского театра это, конечно, рождало душную атмосферу пограничного состояния, но несколько обесценивало душевную тонкость Берлиоза, его мощно-корявую оркестровку и трогательно неловкие гармонические ходы. Все недостатки первых четырех частей искупил грандиозный финал-шабаш.
       Эстетика черных чудес — несомненный конек Валерия Гергиева. Достаточно вспомнить злые сады Клингзора из "Парсифаля" или мышей "Щелкунчика". Право, Мариинскому театру следует заказать какому-нибудь выдающемуся композитору большой балет про ад. В гергиевском репертуаре музыка на подобную тему могла бы занять видное место.
       БОРИС ФИЛАНОВСКИЙ