Мариинский театр представил своего нового "Евгения Онегина". Оказалось, чтобы вдохнуть новую жизнь в старую классику, заставить певцов забыть о хрестоматийных трактовках ролей, надо было впервые за историю Мариинки отдать "Онегина" в иностранные руки — режиссерам Моше Ляйзеру и Патрису Корье. На премьере побывала корреспондент Ъ АННА ПЕТРОВА.
Можно было ожидать, что французы поставят "Онегина" в экспортном варианте, что-нибудь в духе киноверсии Марты Файнс. Получилось не без этого. В последнем акте петербургский высший свет щеголяет в роскошных мехах по пухлому русском снегу. Но это единственная вольность по отношению к первоисточнику. В остальном режиссеры продемонстрировали, как можно, внимательнейшим образом соблюдая авторские ремарки и досконально изучив партитуру, поставить традиционный, но современный и стильный спектакль.
Моше Ляйзер и Патрис Корье (Moshe Leiser, Patrice Caurier) работают вместе уже 20 лет и хорошо известны Европе, ставили Вагнера, Бриттена, Дебюсси, Шостаковича, Пуччини, Верди. Они исходят из того, что "Онегин" — опера не мифологическая, не "Кольцо" и не "Дон Жуан", она погружена в русский быт начала позапрошлого века, который не стоит ни осовременивать, ни сводить до скупых символов. Татьяна мечтает с книжкой в руках, няня чистит яблоки для варенья, в положенные моменты появляются крестьяне в сарафанах и косоворотках. Но каждый раз режиссеры находчиво уклоняются от вампуки. Например, песню "Уж как по мосту-мосточку", исполняя которую хор обычно молодцевато топчется по сцене, они ставят как плясовую, и дети, которых взрослые выталкивают из толпы на потеху барыне, своим простодушно-старательным детским танцем снимают неуклюжую условность этого номера.
Но главной задачей французов было превратить концерт в костюмах с элементами сценодвижения, самый распространенный жанр мариинских постановок, в полноценный драматический спектакль. Девять недель режиссеры уточняли каждый вздох и оттачивали каждый взгляд героев, испытывая на "верю" и "не верю" любой жест. Ленского и Онегина, ослепленных гневом, режиссеры буквально сталкивают врукопашную на балу у Лариных.
Если в поведении героев основой является реализм по Станиславскому, то в оформлении художник Кристиан Фенуйа (Cristian Fenouillat) нашел нужную меру абстракции, обойдясь без домика, мельницы и будуара Татьяны. Пространство моделируют белые "евростандартные" панели. В сочетании с необходимыми аксессуарами — тенистым садом на заднем плане в первом акте или каретами вельмож в третьем — они вовремя превращают тесные уютные ларинские комнаты в распахнутые бездушные пространства Петербурга. Последний акт из положенного дворца перенесен постановщиками на морозный петербургский простор с низким темным небом. Но самую бездушную конструкцию белые плоскости образуют в сцене дуэли, черная щель между ними приоткрывает ту жуткую пустоту, те ворота тьмы, о которых пророчески поет Ленский. На эти белые аскетичные перегородки выразительно проецируются тени предметов и героев, напоминая силуэты тушью из альбомов пушкинского времени.
В "Онегине" театр представил новый молодой состав, в основном воспитанников Академии молодых певцов, где возраст артистов почти соответствует возрасту героев. Татьяна Ирины Матаевой красива и искренна. Сцена письма Онегину в ее исполнении, страстная и целомудренная, заставила публику признать, что и она "не в силах владеть душою". Госпожа Матвеева, исполнительница партий милых инженю, в этой роли обнаружила огромный драматический потенциал, каждая ее реплика, каждое ариозо были безукоризненно спеты и сыграны. Ее герой Владимир Мороз, также воспитанник академии, демонстрировал вокал "самых лучших правил", ловко носил фрак и убедительно терял голову, меняя холодность во взгляде на исступление. Ленский Евгения Акимова с бородкой и в пенсне напоминал одновременно и Пьера Безухова, и Антона Дельвига, а чувствительность в его голосе не переходила в сладость.
Валерий Гергиев, руководивший оркестром, обнажил в лирической партитуре скрытые "роковые" моменты, акцентировал низкие аккорды, подчеркивал угрожающую звучность тайных пророчеств. Рок, излюбленный мотив дирижера Гергиева, давал о себе знать в самом банальном кадансе или горестном безыскусном аккомпанементе. Знаменитая способность Мариинского оркестра рождать звучность из ничего и мягко наращивать ее до невозможных объемов особенно проявлялась в оркестровых темах, где волны чувства поднимаются из глубины. Господин Гергиев как-то признался, что он устал от произвола постановщиков, навязывающих решения музыке. Именно этим недовольством можно объяснить ту ненавязчивость драматургии, которая проглядывала в последних спектаклях Мариинки. Новый франко-русский альянс показал, что бывает иначе. Возможно, дело в заказчике. Во всяком случае, постановку "Демона" Рубинштейна, еще одного спектакля Мариинского театра, включенного в Saison Russe, театр "Шатле" поручил Льву Додину.