Один из патриархов питерского андеграунда, 73-летний Владлен Гаврильчик заслужил данное ему авторами каталога определение: "матерый, былинный участник художественной жизни". Лейтенант-пограничник, попавший под хрущевское сокращение армии, шкипер грунтоотвозной шаланды на Финском заливе, художник-самоучка и одиночка, который ухитрился быть изгнанным "за формалистические кривляния" даже из изостудии ДК работников пищевой промышленности, он прославился псевдонаивными, ерническими или лирическими, стихами, объединенными затем в сборник с красноречивым названием "Бляха-муха, изделие духа". Представляете: на каких-нибудь мемориальных бдениях в Музее-квартире Пушкина, после Окуджавы и Кушнера, встает статный бесхитростный капитан с окладистой бородой и просит разрешения почитать от всего сердца про "солнце русской поэзии". И читает такое, что озверевшие пушкинисты гонятся за ним от Невского до Петроградской стороны.
Но живопись господина Гаврильчика только такими урбанистическими нотами не исчерпывается. Он — шкатулочка с сюрпризом, внутри которой прячутся сразу несколько Гаврильчиков. Самый интригующий из них, даже пугающий, — условно говоря, "советский" Гаврильчик. Портрет отца (1975), погибшего на Курской дуге пограничника, набычившегося лобастого политрука с профессионально прожигающим зрителя взором, напоминает и о кустарной иконописи, и о корявой, диковатой, но мощной поэтике первых пятилеток. Никакого "неоакадемизма" Тимура Новикова еще и в проекте не существовало, а господин Гаврильчик уже пластал по холсту и физкультурников в полете, и бравых морячков. Без соцартистских подколок, все с тем же суровым видом бывалого шкипера. Не требуя впоследствии никаких заслуженных дивидендов за свое первенство.
Еще один господин Гаврильчик — метафизик. Но метафизичность его натюрмортов не в дематериализации предметов, как у Моранди, а, наоборот, в их повышенной, почти фотореалистической вещности. Сочетания предметов — самые дикие. Какие-то перчатки, треснувшие колбы, затрепанные карточные колоды, ножи-вилки, клубки веревки, невесть как затесавшееся среди них спелое яблоко. Словно и не натюрморты это вовсе, а сценки из некой пьесы, разыгрываемой вещами, собравшимися вдали от людей по своим секретным делам. Такая же вещь в себе и сам Владлен Гаврильчик, прячущийся под маской игровой наивности и невозмутимо подписывающий одну из своих картин: "Автопортрет неизвестного художника".
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ