С мещанами не расставайтесь

Петербургский Театр на Литейном показал премьеру "С любимыми не расставайтесь" режиссера Александра Галибина по пьесе Александра Володина. Для ЮЛИИ ЯКОВЛЕВОЙ постановка стала поводом вновь удивиться тексту знаменитого драматурга, скончавшегося около года назад.

       Два часа без антракта. Единая сценография (художник Александр Орлов): белые дачные стулья на фоне хирургически белых стен. Режиссер отказался принять Володина как есть: с неприглядной убогостью персонажей и с авторскими сантиментами. Он то помещает на программку парные ренессансные портреты, предлагая увидеть в пьесе диковатый советский "Декамерон", где кооперативная квартира или пол-литровая "злодейка с наклейкой" разлучают влюбленных не хуже пиратского судна. То тянет советских работяг в метафизику, не слишком ловко стилизуя действие под знаменитый "Бал" Этторе Сколы. То раздувает сентиментальный володинский финал какой-то многозначительной символикой: сошедшая с ума героиня с черной повязкой на глазах под неаполитанскую песенку шествует куда-то к арьерсцене в дыму и электрических лучах. Единственное, что режиссер Галибин оставил, — это добродушная володинская наблюдательность: чем острее лакомая для актеров характерность персонажей, тем легче дышится в спектакле. Прожженная пьянчужка, модничающая советская мещаночка с косынкой на сумке, фифа с бантиком в прическе "бабетта" и нравом владычицы морской, женщина трудной судьбы, роскошная сдобная кустодиевская красавица, всегда готовая к обильным слезам, — счастливее всего спектаклю дался формат бенефисных выходов для женской труппы Театра на Литейном.
       Александр Володин рассказывает простую историю развода молодых советских рабочих. Но бесконечно дробит сцены: приведя действие, как полагается, в суд, в порядке очереди показывает еще несколько разводящихся пар. У всех свои проблемы и свои причины. С потрясающе переимчивой остротой слуха драматург развертывает какую-то языковую феерию, предъявляя всех этих ленинградских мещан — мямлящих, мусолящих, лузгающих слова, как семечки, и сыплющих, как горох, дикую смесь советских газетных клише, бюрократических шаблонов и блатных романсов. Но меньше всего Володина интересует языковая игра, судебная хроника или "физиология развода". Он пишет пьесу, будто либретто романтического балета, где мораль равна названию, нежные героини запросто теряют рассудок от дурных вестей и умирают от разбитого сердца, а неверные герои-любовники приходят с покаянием пусть не ночью на кладбище, но хотя бы в сумасшедший дом. Именно поэтому Александр Володин и не стал для советского застоя вторым Зощенко.
       Как и предшественник, он не строил иллюзий относительно советского обывателя. Но и не испытывал той плохо скрываемой мизантропической гадливости к "новому хаму", которая пробивается даже сквозь самые смешливые тексты Зощенко (Иосиф Сталин, наиболее высокопоставленный советский обыватель, проявил известную эмоциональную чуткость, когда пометил рассказ Зощенко оскорбительной резолюцией "сволочь!"). Пьесы Володина называли сентиментальными мещанскими драмами, но, по сути, он разделял этическую программу русской литературной традиции, согласно которой слабый всегда прав, даже если отвратителен. И как настоящий русский интеллигент, мучился комплексом вины перед всеми этими горластыми продавщицами, хорохорящимися "фабричными девчонками", лимитчиками, горожанами в первом поколении, жлобами, ханыгами, алкашами. Перед всей их убогой, бессмысленно-изнуряющей жизнью, которой никак нельзя помочь, тем более что и о помощи никто не просит. И, движимый неким нравственным обязательством, щедро дарил каждому из своих героев лирический "момент истины" — то, что скрепляет и клочковатую фактуру "С любимыми не расставайтесь".