Желающих поругать Лукрецию собирали со всей Европы

Европейский оперный центр — базирующийся в Манчестере и ставящий оперы с молодыми европейскими певцами и инструменталистами — привез в Санкт-Петербург камерную оперу Бенджамина Бриттена "Поругание Лукреции" в исполнении английских певцов, словенских струнников, латвийских духовиков и ирландской арфистки под руководством французского дирижера Кристофа Дюррана. Спектакли были показаны в пятницу и субботу в Эрмитажном театре.

       Сюжет "Поругания Лукреции" — по сути, анекдот из истории Древнего Рима, рассказанный Титом Ливием, — прямолинеен и недвусмыслен: честь патрицианки Лукреции, "единственной верной жены в Риме", попрал наследник римского трона принц Тарквиний, и та, не снеся позора, покончила с собой. В средневековых духовных драмах мотив поруганной, но восторжествовавшей добродетели оброс христианской моралью. У Бриттена почерпнутая из средневековой традиции многозначность (или многозначительность) стала главной движущей силой оперы. Герои кажутся почти марионетками, покорно исполняющими свои роли. Самыми живыми, самыми действующими лицами становятся Мужской и Женский хоры — эти роли отданы не хору — как положено в древнегреческом театре, а солистам — высокому тенору Марку Уайлду и сопрано Кристин Моллинар. Они комментируют происходящее, сообщают необходимые подробности сюжета, остающиеся "за кадром", философствуют, истолковывают действия героев, а то и управляют ими. Так Мужской хор оказывается внутренним голосом Тарквиния и соблазняет его на злое дело, а потом безуспешно пытается предупредить Лукрецию или прогнать Тарквиния с ее постели. В финале, когда над телом Лукреции герои растерянно спрашивают друг у друга: "Это все?" — хор утешает их и публику, напоминая о грядущем пришествии Христа, пытается внести в эту криминальную историю высший смысл.
       В минималистской постановке Элейн Кидд публике предназначалась роль не столько зрителей, сколько невольных свидетелей преступления, натуралистично разыгранного на полутемной сцене. Мешковатые деловые костюмы Мужского и Женского хоров в стиле 1940-х годов должны были, по-видимому, создать вещественный образ тирании, которая равно уродлива что в Древнем Риме, что в наше время. Черный задник (правда, говорят, черный не по умыслу, а потому, что декорации вовремя не приехали) заставлял напряженно следить за развитием событий в пустом пространстве сцены. Добавьте к этому лица-маски, выхваченные боковым светом из темноты, и блеклые одеяния героев: условно-античные балахоны Лукреции и ее служанок и линялые френчи Тарквиния и его друзей.
       Молодые певцы и инструменталисты, словно вовсе отказавшись от радости чистого музицирования и от отвлеченной красоты звучания, пели и играли с суровой искренностью документальной драмы и точностью, какие требуются в свидетельских показаниях. Специфическая "глухая" акустика Эрмитажного театра, пожалуй, помогла исполнителям превратить прекрасную музыку в суховатую хронику. И все же живая игра и сильный баритон Тарквиния (Даниэл Хоуард), густое контральто Лукреции (Вивьен Исом) и колоритная фигура Юния (Кил Уатсон) — этакого Отелло в роли зловещего подстрекателя Яго — сделали свое дело. Опера осталась оперой, музыка — музыкой, а театр — театром. Собрать все "свидетельские показания" воедино, похоже, не удалось.
       ОЛЬГА КОМОК