Главным героем выставки "Генуя в Эрмитаже", сделанной музеем совместно с муниципалитетом Генуи и Палаццо Дукале, стал художник Алессандро Маньяско (1667-1749) — самый яркий персонаж генуэзской школы живописи, считает ЮЛИЯ ЯКОВЛЕВА.
Выставка скромно разместилась по соседству с первобытным искусством, отчего только усиливается впечатление провинциального родственника, прикатившего в столицу. Такой провинцией, по сути, и была Генуэзская республика в несколько столетий "золотого века живописи", всегда стоявшая в тени другого республиканского порта — Венеции. Приподняться ей удалось только однажды, и за это время правящий адмирал успел понастроить в городе тучу домов, а аристократы и купцы — раздать художникам тьму заказов на украшение зданий картинами соответствующего формата. Получилась так называемая генуэзская школа живописи. Как и положено в провинции, большинство ее представителей, сорвав успех на малой родине, всеми силами рвались в столицы — Флоренцию, Венецию, Рим.
Впрочем, применительно к живописи Генуи говорить о школе трудновато, поскольку тамошние художники всегда были объектом чужих влияний. На выставке хорошо видно, как одна живописная сенсация, выстрелившая в большом мире наконец докатывает ударной волной сюда, в Геную. К примеру, Рубенс. Собственно живопись Генуи была портом, как и сам город, кишащий самым разным приезжим людом.
Свое оправдание она получила благодаря фактически одному-единственному персонажу, причем отнюдь не тому бравому адмиралу, укреплявшему вертикаль власти и завалившему заказами художественные мастерские. Стержнем, вокруг которого несколько искусственно накрутили тело школы, стал Алессандро Маньяско. Когда видишь его фигурки контрабандистов, бродяг, сумасшедших, монахов, крестьян с торсами атлетов и стопами профессиональных балерин, написанные безумными, изогнутыми, словно бы пламенеющими мазками (неподалеку — Эль Греко, далеко впереди — Ван Гог) среди руин в фирменной оливково-серой гамме, со странной смесью ужаса и иронии, несколько удивляешься, почему в Генуе получился он один такой, ни на кого не похожий и стопроцентно "местный". Провинциалы, они, по идее, почти не испытывали прессинга разных академий, канонов, традиций, выставлявших жесткий счет обитателям живописных столиц. И соответственно должны были как один вырастать радикалами и модернистами, а никак не перепирать на родной язык Рубенса. Но положение на отшибе актуального искусства реализовал в свою пользу только Маньяско.
Как ему это удалось — загадка. Потому что в смысле творческой биографии ничем не отличался от коллег: учился в Милане, работал и заслужил славу во Флоренции, вернулся в Геную на склоне лет, где, считается, и написал свои главные произведения. Вернулся то есть в статусе столичной звезды. Но ужасно не понравился современникам-согражданам, что, впрочем, понятно: на взгляд провинциалов, признанный авторитет не мог выглядеть так, как Маньяско. Все, что он ни делал, поднимали на смех. Потому скончался он в статусе не патриарха, а деревенского дурачка. И получил вторую жизнь только в начале ХХ века, когда выяснилось, что творческий прадед Ван Гога — это он.