В Петербурге выступил "Bejart Ballet Lausanne", потом он поедет в Москву. Название "The best of Bejart" и отсутствие на концерте самого Мориса Бежара (собирающегося тем не менее посетить столицу) придали программе мемориальный оттенок. У ЮЛИИ ЯКОВЛЕВОЙ возникло ощущение, что привезли портрет, каким хореограф хотел бы, чтобы его знали, любили и запомнили.
Институт танцовщиков-звезд в своей труппе Морис Бежар давно упразднил, причем, видно, до такой степени, что на концерт в Петербурге не нашлось даже просто хороших солистов: обычная европейская труппа со средними возможностями. Что у него best, а что не best, решал сам автор. В результате составились "Концерт для скрипки" и "Жар-птица" Стравинского, "Брель и Барбара" под песни одноименных французских шансонье и "Болеро" Равеля. По-настоящему кассовое, планетарно известное, лучшее и любимое здесь, конечно, только "Болеро", предусмотрительно отложенное в финал программы: на концерте в БКЗ публика начала восторженно завывать уже тогда, когда рабочие сцены с видом жрецов раскрыли алый круглый стол для солиста, а в динамиках как бы издалека зарокотал барабан.
Произведения отбирались не столько лучшие, сколько максимально непохожие и разведенные во времени. В том числе и такие, по которым без взгляда на подпись нипочем не догадаешься, что это тоже Бежар. В смысле качества обычно это такие, на счет которых лучше было бы не признаваться вовсе, что это он. Взять тот же "Концерт", в котором автор напустил на себя профессорскую сухость и вообразил, что он никакой не Бежар, а другой "хореограф века" — Баланчин. Главным было создать эффект абсолютной универсальности, некоего тотального эстетического присутствия. Так, чтобы тот же Баланчин выглядел всего лишь частным случаем французского коллеги-соперника. В бронзовом сиянии нынешнего Бежара такая простая человеческая суетность выглядела даже симпатично. Потому что хуже всего у него выходит работать в человеческом масштабе и сочинять нормальную хореографию — с какими-нибудь ностальгиями, любовными стенаниями, сантиментами, как в "Брель и Барбара". У лучшего Бежара если совокупляются, то непременно боги, нет пощады исполнителям (как в том же "Болеро", где солист пружинит на полусогнутых коленях до мышечных спазм), а вместо сказочной русской Жар-птицы — сразу пожар мировой революции.
Свежее всего в российском контексте выглядела именно "Жар-птица". Стравинского хореограф подстриг, и от краткой экспозиции прямо перешел к Поганому плясу с его оголенным ритмом. А сказку вообще задвинул. Птица у Бежара сразу и поэт, вождь народных масс, и некий Феникс, олицетворяющий вечно живой революционный дух вроде Владимира Ильича. Оба машут руками-крыльями, одеты в красное трико и лифчик в тон. Народные массы ("партизаны", как поясняет программа) в количестве восьми человек контрастно одеты в серое. Если отвлечься от действительно классных композиционных головоломок-групп на основе пятиконечной звезды, то такое чувство, будто это выпускник ГИТИСа сдает диплом своему профессору хореографу-орденоносцу Ростиславу Захарову, автору балета "В порт вошла 'Россия'". Мало что превосходная идеологическая крепость выдержана — общая композиционная метода тоже налицо. В революционном оргазме солист взлетает в прыжках, выгибая грудь колесом не хуже любого советского Спартака, а финальные колокольные перезвоны на Руси вызванивают прямо кантату к 25-летию Октября. Только у нас это признано "балетный кризисом 1970-х", а у них получился "хореограф века" и все такое. И как так вышло, почему им все, а нам ничего, — непознаваемая игра судеб.