В пятницу в Центральном выставочном зале "Манеж" состоялась пресс-конференция, посвященная закрытию первой в Санкт-Петербурге выставки президента Академии художеств РФ Зураба Церетели.
То, что творилось в Манеже, пресс-конференцией можно назвать с натяжкой. На финальной стадии звучали вопросы журналистов. Но то, что говорил господин Церетели в своей своеобразной, сумбурной, порой нечленораздельной манере, ответами тоже не назовешь. Спрашивают, например, про судьбу 6-метрового памятника Петру I, на время экспозиции воцарившегося на портике Манежа: "Правда ли, что он останется в городе навсегда?" А мэтр вспоминает про миниатюрные копии статуи святого Георгия, которые дарил "Бушу и Тэтчер", говорит, что хорошо бы наделать много маленьких Петров, а еще, что у него дома "есть такой станок", но, что за станок такой, не уточняет, перескочив на какую-то другую тему.
Хотя зачем ему говорить. За господина Церетели говорят другие. Не говорят — поют. Вице-президенты и члены президиума Академии художеств не могут отказать себе в удовольствии смотаться за начальником в другой город и на открытие, и на закрытие. Достигают высот патетики, которая, боюсь, не снилась Ким Ир Сену. Ладно бы, просто свита, но свита, состоящая из седых, заслуженных, воевавших людей, заговоривших в унизительной, подобострастной манере. Вряд ли они не понимают, что, независимо от таланта художника, о котором идет речь, нельзя говорить такое на людях и не плакать потом от стыда, хотя бы украдкой. Конечно, ничего страшного в этом нет: они же не голосуют за то, чтобы кого-то расстрелять, а просто объясняются в любви к начальству. Но стилистика та же — стилистика истерического партсобрания или героя Евгения Шварца, с прямотой старика, которому нечего терять, резавшего в лицо государю правду-матку: "Вы — гений, ваше величество".
Нельзя сказать, что академики предают все критерии профессионализма. Один критерий у них есть: критерий количества. Все как один упоминали, какое количество искусства производит господин Церетели. Это все, это конец, после таких речей академию, хотя бы теоретически хранящую идею совершенства, можно распускать.
По их словам, памятник Петру "увеличит художественные достоинства Петербурга". Сидеть рядом с Зурабом Константиновичем на заседаниях, видеть его "очаровательное, радостное лицо — счастье". Господин Церетели — "герой", "великий художник XXI века", "чудо из чудес", "сверхъестественное явление". Имя его останется в веках, люди будут с гордостью рассказывать, что "видели живого Зураба Константиновича". Он "равен Микеланджело", он, как Моцарт, "не сочиняет музыку, а слышит ее". Член президиума Академии художеств Альбина Акритас сказала: "Мы, художники, — краски на его палитре". Она права: в этот день они все — лишь краски, которыми начальник пишет даже не автопортрет — автоикону. Казалось, скажи кто-нибудь, что господин Церетели не только "реабилитировал и принял в академию ряд выдающихся художников", но и воскресил Пиросмани с Малевичем, никто не удивился бы, и все дружно встретили бы воскрешенных аплодисментами. "Я в восторге", — подытожил дискуссию господин Церетели.
Усладив слух, господин Церетели решил порадовать глаз и отправился на прогулку с председателем комитета по культуре Николаем Буровым, вице-губернатором Сергеем Тарасовым и ректором Института имени Репина (петербургской Академии художеств) Альбертом Чаркиным. "Я вот здесь хочу", — имея в виду установку своего Петра в Петербурге, сказал скульптор, указывая в створ Конногвардейского бульвара. Робкие возражения, что один Петр поблизости уже есть, впечатления на него, кажется, не произвели. Остается удивляться только тому, что, наслушавшись объяснений в любви к его работам, господин Церетели не уважил традиции восточного гостеприимства и не подарил Петербургу все, что привез на выставку.
МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ