Лес рук и ног

В Париже на Осеннем фестивале состоялась премьера танцевального перформанса «Foret» («Лес») в постановке прославленной бельгийки Анны Терезы Де Керсмакер на пару с юным французским хореографом Немо Флуре. Исполнители — молодежь из труппы «Rosas». Сцена — пустые аллеи ночного Лувра. В лесу картин и тел блуждала Мария Сидельникова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Осенний фестиваль в этом году юбилейный. Вот уже полвека каждую осень (которая из года в год затягивается до января, а то и дольше) он задает театральную повестку в Париже. Впрочем, его география тоже растягивается, охватывая все ближайшее подпарижье. Мутируют и жанры. Их границы с каждым выпуском становятся все условнее, междисциплинарности в самых смелых формах в программе все больше, а драматический театр, некогда бывший столпом фестиваля, кажется, окончательно сдал свои позиции в пользу танца и его производных. И здесь свою роль сыграли меценаты. Французские люксовые гиганты во главе со страстными балетоманами Van Cleef & Arpels, у которых теперь целый фонд для поддержки танца Dance Reflections, рвутся поощрять все, что движется. Такого ажиотажа вокруг современного танца Париж не знал, пожалуй, со времен первой танцевальной волны, накрывшей французскую столицу в конце 1970-х. Из прошлого же, но на этот раз американского вернулась и мода на хождение танца в музеи и прочие несценические площадки вроде церквей, больниц и промзон. Главные действующие лица нынешнего Осеннего фестиваля — Peeping Tom, Жизель Вьенн, Алессандро Скиаррони, Марлен Монтейро Фрейтас, Ноэ Сулье, Анна Тереза Де Керсмакер — с удовольствием обошлись без четвертой стены или хотя бы без сцены как таковой.

Перформанс «Foret» — долгожданная премьера фестиваля — начинается с улицы. Войти в Лувр без очереди — уже необычно. Дальше — больше. Пустынные аллеи музея ведут к парадной лестнице Дарю, на которой ни души, только Ника Самофракийская машет сверху отреставрированным крылом. Тут дороги расходятся: налево — к французским романтикам, направо — в Итальянский Ренессанс. Куда идти и что смотреть? Каждый выбирает сам свой маршрут, пролегающий по залам крыла Денона, главной сокровищницы живописи Лувра. В перформансах in situ, спровоцированных местом, и иммерсивных спектаклях директив нет, действие здесь возникает как бы само собой по ходу движения. Своим нехитрым названием создатели перформанса (Де Керсмакер в роли куратора и наставника, Немо Флуре, вчерашний выпускник ее школы P.A.R.T.S., в качестве генератора современных идей) намекают: идите же и заблудитесь.

По первости выглядит это все как продолжение флешмоба «Изоизоляция», когда весь мир, запертый на карантин наедине с соцсетями, игрался в «живые картины» по мотивам знаменитых музейных полотен. Вот «Смерть Марата» Давида, а вот перед ним Марат во плоти, воспроизведенный с точностью до складки на простыне: тонкокожая Тесса Хал на одно лицо с «другом народа». Вот Давид замахивается на Голиафа у Даниэле да Вольтерры, и тут же на полу лежит поверженный воин (фактурный Рафа Гальдино). Вот «Душа» Пьера Поля Прюдона всей обнаженной грудью рвется в небо, а рядом такая же, разве что без крыльев, одухотворенная Маргарида Рамалет. Постепенно картины и их двойники начинают оживать. Кто-то имитирует движение — его наличие было главным фактором отбора картин. Например, в ожившей компании флорентийцев (групповой портрет Джотто, Донателло, Антонио Манетти, Паоло Уччелло и Филиппо Брунеллески, где неизвестный автор написал все в разных ракурсах) узнается почерк Анны Терезы Де Керсмакер, когда в движении все просчитано вплоть до взгляда, выверено и скоординировано с телом. Здесь азбука ее языка, разложенная по слогам, считывается мгновенно.

Пропуском на хореографическую кухню выглядят и сцены в зале с английскими портретами. Вот, например, кучерявый мальчишка с картины Рейнольдса указывает прямой рукой куда-то вдаль, а вот танцовщица подхватывает его жест и лихо раскручивает в классическую комбинацию Де Керсмакер, составленную по точкам-графикам и доведенную до автоматизма. Так из статичной картинки рождается танец. Из подобных диалогов с картинами разной степени удачности (зачастую дело ограничивается внешней схожестью или импровизацией на тему изображенного) одиннадцать артистов вьют свой перформанс добрых два часа.

Его ритм нарастает незаметно. Первоначальная интимность и гармония постепенно исчезают. Танцевальные мазки становятся все крупнее, маршруты — ограниченнее, сюжеты — агрессивнее. «Свобода, ведущая народ» Делакруа, «Плот "Медузы"» Жерико, «Потерянный рай» Мартина — массовые сцены словно сходят с этих картин и врезаются в толпу. Музыка, которую в колонках носит по залам этакий персонаж-наблюдатель, тоже замолкает. Ей на смену приходят волчий вой и крики артистов, сбившихся под финал в стаю: люди — самые страшные хищники. Политическое и социальное бельгийка, любимый хореограф королевы, вписывает в свои спектакли точечно, но очень метко. Некоторые зрители до кульминации так и не доходят, те, кто подкованнее, напротив, являются как раз к развязке. Тут же в толпе начинает мелькать и сама Де Керсмакер. Инкогнито она дирижирует своим юным танцевальным оркестром, требуя от них большей ярости. Выстроившись перед «Браком в Кане Галилейской» Веронезе, танцовщики лупят сброшенными накидками так, что срабатывают сигнализации. И только Мона Лиза невозмутима и неподвижна. В кои-то веки на нее никто не смотрит.